Страстная неделя

Ничего не осталось от той весьма содержательной страницы истории Франции-ни домов с коньками на крышах, ни хаотического нагромождения кровель, ни Большой Мануфактуры Гобеленов, и никогда больше никто не вышьет шелком или шерстью пасторальных сцен и пейзажей, которые всегда будут свидетельствовать и о золотых руках вышивальщиков, и об удивительной мягкости линий виноградников, устилавших котловину, на дне которой сладко дремал среди вишневых деревьев городок, окутанный туманами, и о просторах полей, где пробегала тень от взвивавшихся к небесам птичьих стай... Ничего не осталось... ни фаянса Савиньи, ни керамики Вуазенльё, ни скромных пикардийских поделок-поставцов, ларей, чепцов, терракоты, наивной живописи. Куда девалась старинная вывеска бакалейщика? Где древний меч палача? Ничто, ничто не уцелело от давно растаявших грез. Сожжены те книги, что накапливались из поколения в поколение. Так семья, уже не знающая, от какого корня она произошла, лепится на руинах, и никто уже не помнит, что этот марш лестницы, повисшей в пустоте, вел раньше на чердак, где играли дети, и что эта бездушная груда камней, раскидываемых юпатои строителя, была раньше углом улицы, местом встречи влюбленных.

Двадцатого марта 1815 года в глубокой котловине Бовэ, куда спускаются из Варлюи по меловым отрогам Пикардии, где узенькая лента Терены, тесно зажатой берегами, делает изгиб, опоясывающий город с юга и запада, между горой Бургиймон и горой Капрон, - двадцатого марта сего 1815 года бледное солнце сердито хмурилось среди облаков, раскинутых по всему небу, точно не отжатое после стирки мокрое белье, и освещало остатки ночного тумана, низко стлавшегося над дорогами, холмами и самим городом. Достаточно было выглянуть в окно, чтобы сразу прошибал озноб и противно захрустели суставы, а тут еще в здании префектуры, отданном в наши дни под Дворец Правосудия, тревожно сновали взад и вперед люди: чиновники в канцеляриях теряли голову, прислуга вышла из повиновения, перед собором св. Петра собирались кучками взбудораженные горожане, а там, у собора св. Варфоломея, скопилось невиданное количество повозок и карет. Хотя мужа послали в эту префектуру уже два года назад, Нанси до сих пор никак не может привыкнуть к здешней жизни под сенью кафедрального собора, к этим строениям в готическом стиле с контрфорсами, с каменными башнями, к тому, что жилой дом в стиле более поздней готики стоит посреди двора, замкнутого глухими стенами. Все здесь сурово, все пропитано сыростью. Вот в этих-то стенах и заточила себя двадцатилетняя герцогиня Масса сразу же после смерти своего первенца, которому не было и двух лет; здесь произвела она на свет своего второго Альфреда, ибо по ее настоянию второго ребенка тоже назвали Альфредом в память умершего.

Было это в прошлом году, когда с трепетом передавались вести о вторжении: Сильвестр, ее муж, говорил тогда такие красивые слова о вечной преданности императору, о чужеземных ордах...

При Бурбона.к он резко изменил стиль поведения, и новорожден-- ная Нанетта, такая же курносенькая, как мама. уже сосала свой большой палец в этом бездушном здании, где ныне герцог Масса, еще носивший траур по отцу, которого убило горе и стыд вскоре после падения Наполеона, молодой герцог Масса принимал сегодня утром его величество Людовика XVIII, убегавшего неизвестно куда, по слухам в Англию, поскольку король из Бовэ повернул на Кале и так торопился, что ему едва успели приготовить в префектуре большую комнату с гобеленами. Впрочем, никто не знал точно, что происходит на самом деле: только недавно сюда дошел слух, что Людоед, высадившийся в Канне, снова явился мутить людей, но ведь Канн-это так далеко! А вот уже и сам король проехал через Бовэ. провел здесь ровно столько времени.

сколько потребовала смена лошадей, и ускакал, оставив свою измученную свиту-молодых людей, которые попадали кто где и заснули, прежде чем им успели приготовить комнаты, и лошадей, рухнувших на мостовую, где гекли целые ручьи, бороздившие Бовэ из конца в конец. Говорили, что многие из этих кавалеристов в прошлом году уже стояли здесь, когда проходили обучение у князя Пуа. На их счет мнение жителей Бовэ резко расходилось: большинство этих кавалеристов было из родовитых домов, и местное высшее общество с удовольствием принимало их у себя, торговая буржуазия находила, что все они грубияны, нахалы, сплошь пьяницы, да еще при встрече на улице толкают локтем почтенных горожан, требуя, чтобы им уступали середину тротуара. Хотя здесь имелось немало приверженцев королевской власти, королевскую гвардию, в сущности, недолюбливали и знали за что. Немало весьма неприятных историй происходило в этих домах, стоявших вдоль узеньких, и, говоря откровенно, не особенно-то благовонных улочек, недаром парижские щеголи, гуляя по городу, зажимали носы и обрушивались на своих хозяев с претензиями и обвинениями.