Страстная неделя

Не следует забывать, что в глазах графа и его сына скопление улан у Приречных ворот было стратегическим манёвром, так как, если бы они надумали податься на Эстер через Лестрем, им пришлось бы выезжать именно из этих ворот. Потому-то они так ретиво бросились защищать выход к границе, вообразив, что уланы не иначе как по наитию угадали их намерение и хотят воспрепятствовать этому. У солдат Ноайля ещё не выветрились пары молодого вина, выпитого в заведении кузнеца Токенна, когда они, повскакав на коней, помчались следом за принцами.

Амуницию они поправляли на ходу, один невзначай зацепился за что-то пистолетом, и грянул выстрел. Дрожь прошла по крупам лошадей, притиснутых друг к дружке, а гарцевавший впереди конь графа Артуа чуть не выбросил его из седла, вместе с треуголкой и белым плюмажем, и пустился вскачь. Граф, даже не помышлявший выезжать вперёд, теперь поневоле сделал вид, будто поступает так нарочно, и подскакал почти к самому фронту улан, выстроившихся на Конной ярмарке. Франсуа д'Экар пришпорил свою лошадь, чтобы нагнать графа. Маршалу и герцогу неприлично было оставаться позади, а гренадеры во главе с Ларошжакленом не долго раздумывали, следовать ли им за принцами или нет — на них самих сзади напирали гвардейцы конвоя с криками: «Да здравствует король!» На что уланы, естественно, отвечали: «Да здравствует император!»

Хотя их насчитывалось не больше пятисот человек, у этих двух эскадронов на конях посреди вытоптанного луга, под оголёнными ещё деревьями был весьма угрожающий вид. Правду сказать, свита принцев остановилась между Приречными воротами, приземистыми и широкими, единственными старинными воротами в Бетюне, и выдвинутой вперёд караульней с двумя каменными пилястрами по бокам, с пушечным ядром на каждом.

Герцог Беррийский подвигался навстречу уланам в сопровождении Лаферроне, Нантуйе и нескольких солдат лёгкой кавалерии, всего с дюжину человек, а граф и маршал оказались теперь позади.

Герцог смотрел на улан, на их позолоченные каски с конскими хвостами, на расшитые жёлтым галуном зеленые рукава и штаны, на синие нагрудники с белыми кожаными полосами, на белые перчатки с раструбами, на сафьяновые седла. На пиках у них были трехцветные значки, и сабли бились о бока коней, стиснутые чёрными ботфортами улан. Герцог Беррийский дрожал от ярости — ведь он сам не так давно производил смотр этому полку и держал перед ним речь. Он направился прямо к командиру, которого знал лично, но его игра в благородство была подпорчена каким-то гренадером, который решил, что жизнь его высочества под угрозой, и, обернувшись лицом к городу, гаркнул: «Спасайте принца!» Тут как раз обыватели подкатили обе пушки, наставившие свои жерла на непокорных солдат, а из города вылетела кавалерия и окружила герцога, который думал подъехать к бунтовщикам в сопровождении двенадцати-пятнадцати всадников, а тут вокруг него очутилось целое скопище конных и пеших всех родов оружия, весь гарнизон поспешил ему на выручку, гвардейцы герцога Рагузского и мушкетёры выскочили из Аррасских ворот, за ними следом — пехота, королевские волонтёры, Швейцарская сотня, так что уланы были почти взяты в кольцо, только в сторону учебного плаца им оставили выход, словно затем, чтобы они могли ретироваться к Эрским воротам.

На тесном лугу сгрудилось около тысячи человек пехоты и кавалерии, но вновь прибывшим волонтёрам по неопытности померещилось, что королевских гвардейцев тут тысячи четыре.

Увидав посреди этой сумятицы крест Людовика Святого на груди одного из эскадронных командиров, герцог подскакал к нему и крикнул:

— Кто разрешил вам сняться с места?

Дальнейшее рассказывают по-разному, по правде говоря, кроме тех, кто был непосредственно около принца, никто не слышал подлинных его слов, а почти все историки повторяют россказни королевских волонтёров, которые с такого дальнего расстояния не могли расслышать ровно ничего. Так или иначе, все увидели улана, который выскочил из рядов и, потрясая пикой, крикнул:

— Да здравствует император!

Герцог Беррийский, весь побагровев, словно его, того и гляди, хватит удар, зарычал в ответ:

— Ступай на место, сукин сын, а не то я всажу тебе в брюхо саблю по самую рукоять!

Говорят, что в эту минуту какой-то уланский офицер узнал в одном из ларошжакленовских гренадеров своего близкого друга и торжественно провозгласил, что, хотя бы ему и грозила смерть, он не поднимет руки на француза. По крайней мере так послышалось Сезару де Шастеллюкс, не перестававшему думать о Лабедуайере. Впрочем, все происходившее было донельзя сумбурно, включая и тот факт, что его высочество ткнул обнажённой саблей в грудь бригадира улан, который тем не менее выкрикнул: