Страстное тысячелетие

— Зачем нам половина? С кем его делить? Нет уж, пусть остается целым.

— Матушка, я не понимаю. Остальные говорили про золотое блюдо.

— Мерзавцы! Они лизоблюды, хоть и именитые. Сами ничего дальше блюда не видят.

— Что же мне попросить?

— Проси голову Иоанна.

— Что? Зачем? Как это — голову? Я не понимаю.

— Зачем тебе понимать — достаточно понимать мне. Я тебе говорю Саломия, доченька, слушай меня и делай, что я велю.

— А это хорошо ли для него?

— Какое тебе дело?

— Я видела его вчера — он такой несчастный. Мне его жаль.

— Видела? И куда только стража смотрит! Ты спускалась к нему в темницу?

— Я видела его в окне подвала. Он спросил меня — не твоя ли я дочь. Я сказала, что да. Тогда он назвал меня сорным семенем.

— Негодяй!

— Нет, матушка, он добрый. У него грустный взгляд. За что его посадили в темницу? Я хочу, чтобы его выпустили. Если я попрошу дядю… отца… Если я попрошу его отпустить — его отпустят?

— Проси его голову, это и означает, что его отпустят. Только помни, как надо сказать.

— Почему надо просить голову?

— Ну, так говорят. Голову — означает жизнь. Ты скажешь: я прошу голову Иоанна — Крестителя и тебе приведут его в полное твое распоряжение.

— Я поняла — голову Иоанна.

— Да, и скажи непременно «на блюде». Это такая формулировка. Отец поклялся на блюде — ты же слышала — они говорили о блюде. Так проси голову на блюде. Не перепутай, смотри.

— Матушка, я постараюсь. Голову Иоанна на блюде — и они его отпустят.

— Молодец. Дай я тебя поцелую. Скажи, как я велела — и ничего не слушай, ступай опять ко мне, не разговаривай с ними больше. Так надо.

— Я поняла, я мигом вернусь.

— Ну, ступай же, радость моя… Доченька моя… Красавица моя… Плоть от плоти моей…

«Оружие моё против тебя, Иоанн. И против тебя, Антипа».

* * *

— Вот она — вернулась. Подойди ко мне, красавица. Ну что, какую награду тебе? Что мать присоветовала?

— Молчит…

— Не бойся, я любую просьбу, клянусь, вплоть до полцарства. Исполню. Дай же поцелую тебя.

— Матушка и я хотим… Я хочу…

— Ну не томи же, говори, радость моя.

— Голову Иоанна Крестителя на блюде.

— Голову?.. На блюде?.. Верно ли я понял тебя?..

— Да, голову Иоанна на блюде. Я пошла, меня мать зовет.

— Голову Иоанна…

— Какая экономия, Ирод! Не нужно отдавать полцарства! Что же ты медлишь? Вели послать стражника!

— Замолчите! О чем это вы? Разве дочь моя такова, чтобы требовать эдакого подарка?

— Ну, уж это её выбор.

— Это не её выбор, а матери её. Напрасно я разрешил советоваться ей. Пристало ли мне исполнять такое?

— Слово сказано, Ирод, слово Великого тетрарха.

— Моё слово нерушимо, но может быть, она передумает?

— Конечно, передумает, коли ты ей велишь передумать. Но пристало ли тебе переспрашивать?

— Голову этого человека я бы хотел видеть на его же плечах. На блюде… Ишь, чего присоветовала.

— Так ты откажешься? Жаль, мы не прочь были бы полюбоваться головой смутьяна.

— Я от своего слова не отказываюсь. Стражник! Возьми это блюдо, ступай, принеси мне на нем голову Иоанна Крестителя. Вина гостям!!! Музыка! Почему смолкла музыка?! Пир продолжается!

— За Ирода — хозяина своего слова!

— За тебя, Антипа! Многие годы царствию твоему, многая здоровье тебе и твоей семье!

— Да будет так.

«А он всё равно не жилец на этом свете. Отпусти я его, так, пожалуй, возглавит бунтовщиков… А тут и случай подвернулся. Да и не я же виноват в этом — и не мой грех. Это она, жена моя, Иродиада. Её проделки… А Саломия во всем её слушается. Чиста, наивна… Своей воли не имеет. Легко же будет её склонить. Только надо от матери её подальше. Как же мне не пришла в голову мысль?.. Эх, Иоанн, где же ты раньше был?.. Как, однако, тяжела моя голова! А вот тебе, Иоанн, уж больше не знать головной боли… Тьфу, что это мне в голову идёт, господи, прости».

* * *

— Великий тетрарх, я принес…

— Не надо! Не мне! Ей! Отнеси Саломие. Она просила. Это — её.

— Слушаюсь.

— А нам — взглянуть?

— Смотрите, коли желаете, коль вам не мерзко.

— Голова врага хорошо смотрится на блюде.

— Почему же вам он враг был?

— Он — смутьян. Он проповедовал против тебя.

— Он говорил правду.

— Этим-то он и опасен.

— Теперь — нет.

— Теперь — да! Теперь его словам станут верить! Если бы сидел он взаперти — его бы не слышали! Если бы разделял со мной мою роскошь — ему бы не верили! Что проповедовал он — знал бы только я. Враг, который не скрывает своих мыслей — лучше друга, скрывающего замыслы. Он не так опасен. От врага ждешь зла — он не предаст! В темнице он мне не мешал вовсе. Даже если бы и был в народе — не так страшно было бы его учение, как теперь, когда он — жертва за слова свои!

— Слово сильно, и, сказанное в народе, оно опасно, Ирод.

— Только на словах он мне угрожал. Слово мое его убило. Кабы знал, что она попросит — не давал бы слова.

«Но Саломия какова… Быть не может, чтобы в такой юной душе… Нет, то не она, то мать её. Она — чиста. Она — нежная душа, ангел. Это — мать. За что? Теперь мне не отступить. Ты прав, Иоанн, я не должен был жениться не ней. Не на той племяннице я женился…»

* * *

— Матушка, возьмите.

— Он? Точно — он? Да, он!!! Услышаны мои молитвы. Что Иоанн, будешь знать, как идти против меня?