Страстотерпицы

Ворота лагеря оставались запертыми. В прохладной глубине аллейки показался стриженый мальчик. Он подошел ближе и недоверчиво спросил:

– Это что, кукольный театр приехал?

– Кукольный, – авторитетным басом подтвердил Гомолко.

– А нам не говорили…

– А мы при… ехали, – вздохнул Валерка и покосился на Заслуженную.

– Ура-а! – завопил стриженый мальчик и тут же скрылся в кустах.

Антонина, разноцветным веером разметав юбку вокруг колен, сидела на траве, подтачивала пилкой пунцовые стрельчатые ногти. Она красиво повернула вслед мальчику аккуратную свою головку и с ворчливой хрипотцой выговорила:

– Обратите внимание. Дети о нас в светлых снах не ведают. А мы уже руки к ним протягиваем. Посмотрите нас, пожалуйста… Я сегодня едва поднялась. – Она заметила несчастное, растерянное лицо Веньки, рысцой бегущего по аллее лагеря, и заговорила громче, четко выговаривая слова: – Это свинство, так рано назначать выезд. Вчера приехали в девять вечера, а сегодня выехали в семь утра. Право, я начинаю уважать себя. Знать бы только, кому это нужно.

– Детям, – коротко ответил Гомолко, вынул из кармана колоду карт, подмигнул Валерке: – Перекинемся?

– Я понимаю, – ядовито кивнула Антонина, – детям. Одно только не могу уразуметь, – сказала она открывавшему ворота Веньке, – чем думает наша администрация, когда назначает выезд?

– Не стоит волноваться, Антонина Андреевна. – Олег улыбнулся актрисе. – Выезды назначаются согласно инструкции. После длительного переезда вам положен час отдыха. Прошу вас, отдыхайте. Вот трава, вот солнышко, вот речка. Посвежеете, похорошеете…

– Ого! – Антонина бросила пилку в сумочку, звонко прищелкнув замочком, медленно поднялась. – Благодарю вас, – любезно улыбнулась она. – Я и без того свежа, Олег Иванович. Кушайте эту травку сами, а то наша труп-па, – с ударением произнесла она, – давно подозревает, что у вас в голове вместо извилин заложена инструкция.

Олег побагровел. Антонина, ласково улыбнувшись, легко покрутилась перед ним на каблучке и неторопливо пошла, чуть покачиваясь.

– Да-с, – глядя ей вслед, задумчиво сказал Валерка. – Не трожь голодную бабу. С утра…

Заслуженная, стоя у кустов молодого низкорослого осинника, долго и печально смотрела ей вслед.

Антонине было под сорок. Легкая, стремительная, изящная, она напоминала Анне статуэтку из японского фарфора. Казалось иногда, что вот раздайся мелодичная шкатулочная музыка – и Антонина в такт ей замысловато и медленно затанцует. Жила Антонина счастливо, безмятежно, скрашивая свою судьбу нечастыми любовными переживаниями. Розовую ее благоухающую квартирку, руководствуясь прихотливым вкусом хозяйки, обставляли многочисленные ее воздыхатели. Антонине ничего не стоило слетать на выходные в Прибалтику за помадой или в Ленинград за модной пластинкой и тут же подарить ее кому-нибудь. В театре ее побаивались за острый язык и неистребимую страсть к мелким интригам. Сама Антонина не боялась ничего. Никто не мог лишить ее места в театре, как и места в жизни. Однажды она принародно обозвала директора театра старым ослом, и когда эта бурная склока закончилась тем, что его неожиданно сняли с поста, она бровью не повела. Мол, ничего другого нельзя было ожидать. С Заслуженной Антонина не то чтобы враждовала, но относились они друг к другу с ревностным и пристрастным отчуждением. Хотя избегали ссориться и едва здоровались, следили за работой друг друга с враждебным, уважительным вниманием.

Анна вздохнула и перевела взгляд на Оленьку. Оленька, присев в сторонке на пенек, вязала. Анна не могла понять, отчего она так не любит Оленьку. Оленька пришла в театр сразу после окончания училища. Она училась именно на кукольном отделении, диплом получила с отличием. И какой ступила два года назад на порог театра: аккуратненькой, свеженькой скромницей, опрятной, старательной девочкой, – такой и осталась. Оленька не совала нос ни в дела администрации, ни в семейные дрязги актеров, в работе делала ровно столько, сколько указывали, не срывалась, не взлетала высоко, ни с кем не склочничала, с женщинами говорила только о тряпках, с мужчинами скромничала. Ее имя не замешано ни в одной из мелких и частых скандальных историй в театре. У Анны было ощущение, что Оленька проработает в нем всю жизнь, может, даже звание заработает за добросовестность и постоянство. Кроткий и прилежный вид Оленьки всегда вызывал у нее раздражение.

Заслуженная тяжело посмотрела на Анну.

Подошел Олег, оглядел жену быстрыми беспокойными глазами.

Резко спросил:

– Что с тобой?

Пожала плечами:

– Пойду на речку схожу. Погуляю.

– Я с тобой.

– Нет, не надо.

– Анна!

Она обернулась, уже отходя от него. Он в упор смотрел на нее. Лицо его ожесточенно натянулось, и сейчас, в который раз, она подумала, сколько в муже дикого. Особенно в минуты напряжения, в жесткие минуты ссор.

– Через час начинаем, – глухо сказал он ей. – И не промочи ноги. Еще росно…

Анна отвернулась и пошла.

В кустах ее догнал Венька.

– Ты слышала? А? Народные-то наши. Лауреаты всяческих премий…