Страстотерпцы

В Пустозерске пеклись о вечности, писали последнее увещевание царю, а в Москве шла прежняя суетная жизнь.

12 марта отправился на съезд в Мигновичи заключать вечный мир Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Поехал в великом раздражении на своих приказных дьяков. Уже из Вязьмы прислал царю письмо с жалобами, с неудовольствиями:

«Товарищи мне на съезд назначены прежние, и для своих нужных дел остались они на Москве. Ныне я свободен от посторонних печалей, только бы товарищи мои насильно из Москвы высланы не были и печалей бы их я не видел. Посольское дело основанием своим имеет совет Божий и прежде всего мир между своими, тогда и противные в мир придут. А тебе, великому государю, сиротство моё, как ненавидим от стороны, известно...»

Прочитал Алексей Михайлович длиннющую сию исповедь желчного, вечно недовольного вельможи и плюнул. Самому было тошно, места себе не находил.

В доме тишина. Сестрицы-царевны Ирина Михайловна да Анна Михайловна приходят жалеть вдовца. Глаза красные, лица скорбные, а ведь не больно любили Марию Ильиничну.

Бояре туда же, всяк, кто ни поглядит, так и скорчит на морде оскомину.

Дело уж к вечеру было. Кинул государь письмо Ордин-Нащокина в ларец с прочитанными бумагами, кликнул стражу, поехал к товарищу детства, к Артамону Сергеевичу Матвееву, к лёгкому, весёлому человеку.

Домишко у Артамона был деревянный. Окна большие, а сам невелик. У сотников да полуголое хоромы, у головы же, у государева друга, — курятник.

Царский возок повернул к воротам Артамонова гнезда, и только тут Алексей Михайлович вспомнил: Артамон-то на Украине, ставит в гетманы Демьяна Многогрешного.

Проехал мимо двора, а в голове мысли пошли: никто ведь лучше Артамона не знает казаков, с Богданом Хмельницким водил дружбу. В походы с ним ходил. От Ордин-Нащокина одни раздоры с украинцами. Артамона надо ставить в Малороссийский приказ. Служит вдесятеро против других, а всё полковник. Печаль та же самая — неродовит. Отец дьяком был... К султану Мураду ездил, к Аббасу в Персию...

Ожидал Артамона Алексей Михайлович с нетерпением. Воротился Матвеев 9 апреля, в страстную пятницу, и в тот же самый день государевым повелением был назначен начальником Приказа Малой России. Награда за службу к Пасхе.

Светлое воскресение совпало с сороковинами Марии Ильиничны. На поминовение государыни стрелецким вдовам выдали по части ветчины, а сиротам — по получасти. Вдов в стрелецком приказе полуголовы Бранчеева набралось четыреста пятнадцать, деток — четыреста семьдесят два, а в приказе Артамона Матвеева — сто двадцать семь вдов да триста двадцать детей.

В Чудов монастырь от царевича Алексея Алексеевича к сороковинам было дано четырнадцать пудов воска, чтоб сделать три тысячи пятьсот двадцать свечей для двадцати двух московских храмов, где по Марии Ильиничне служили годовые поминовения.

В Золотой царицыной палате на разговлении кормили восемьдесят человек нищих и ещё сорок человек в хоромах Алексея Алексеевича. Кормили царскими кушаньями. Среди блюд подавали мясо охотничьих трофеев князя Хованского, таратуя. Прислал из Смоленска трёх лосей, трёх вепрей да живую рысь.

На рысь эту Алексей Михайлович ходил смотреть со старшими сыновьями, с Алексеем да Фёдором.

Звероловы дали царевичам покормить грозную кошку сквозь прутья клетки. Алексей и Фёдор крюками протиснули пленнице по куску кровавого мяса. Рысь спасибо не сказала: ощерилась, ударила лапой по железной двери, драла когтями пол.

   — Лютый зверь! — сказал Алексей Михайлович. — Корми не корми — не приучишь.

   — Аки староверы, — поддакнул отцу Фёдор.

   — Староверы?! — изумился Алексей Михайлович.

   — Их тоже милуй не милуй — благодарности не ведают. Клянут власти и всех добрых христиан.

Алексей Михайлович хотел было спросить, от кого царевич слышал сии речи, но личико Фёдора было серьёзным, веки от ударов рыси по клетке вздрагивали — не спросил. Верно ведь сказано. Не худому царевичей учат.

Рысь Пасхи не украсила.

Христосуясь с батюшкой, царевны и царевичи приникали личиками к родненькому, а в глазах — слёзы. Симеон разрыдался, напугал Ивана, тот тоже реву задал.

Яичками крашеными стукнулись, как всегда, а вместо привычных кликов радости — молчание. Побеждённый победившего жалеет, и у обоих глаза на мокром месте.

«Господи, — думал Алексей Михайлович, лаская ребятишек, — не будь я царь, ведь пропал бы — десятеро! Евдокия с Марфой, Алёша, слава Богу, взрослые, а остальные-то мал мала... Малым без матери горькая доля. Мать нужна...»

И ужаснулся: что в голову-то лезет! На сороковой-то день!

Отобедав с патриархами Паисием да Иоасафом, с ближними боярами, Алексей Михайлович поехал к Матвееву.

Артамон Сергеевич был за столом с супругой Авдотьей, с трёхлетним сыном Андреем да с красавицей девицей.