Страстотерпцы

Зима — сон, да мышка проснулась. Пробежала от куста до куста, цепочка следов протаяла до земли, загулькала младенцем вода под снегом. А как поднялся, как расцвёл в проталине подснежник, так и снега не стало.

Вчера грачу радовались, зарянкам душа подпевала, а уже соловьи гремят над убывающим половодьем.

В Иверском Валдайском монастыре — детище святейшего Никона — случилось весною чудо.

Когда иеродьякон на всенощной возгласил моление о святейшем патриархе, возликовала из алтаря, грянула соловьиная сладкоголосая трель. Изумились знамению иноки, а птаха на радость братии выпорхнула через Царские врата и села на патриаршее место, на кровлю. Тут и пришла несчастная мысль: поймать соловья, отвезти в Новый Иерусалим святейшему. Принесли лестницу, служка изловчился, накрыл птаху шапкой, а соловей в шапке и не встрепыхнулся. Умер.

Прочитал Никон письмо из Иверской обители о соловье, побледнел.

   — Пел я Господу песнь, как птица... Скоро, знать, умолкну. Не о соловье сия весть — о конце моего служения.

Молиться ушёл в заалтарный придел Лонгина-сотника, недостроенный, никак не украшенный. Лонгин — свидетель величайших тайн Господа Бога. Это он стоял с воинами на Голгофе у подножия Креста. Он пронзил копьём рёбра Спасителю, пресёк страдание. Видел Лонгин Святое Воскресение, и он же отверг золото иудеев, желавших купить лжесвидетельство о похищении тела Господа учениками Иисуса Христа.

   — И мне было дано копьё! — ужасался Никон. — И я стоял у Голгофы и у Гроба Господня на страже, но сам — сам! — положил копьё на землю. Ушёл самочинно с назначенного начальником места.

Обхватя руками голову, кинулся прочь, но в «Гефсимании» опамятовался. Вспомнил мужика, приходившего за благословением с землицей со своего поля.

   — Господи! Всё ты взял у меня, у недостойного! Велик был дар. Подай же хоть кроху от былого моего счастья честному сеятелю! Да будет его нива, как у того работника, которому господин вручил пять талантов!

Принялся читать молитвы, но не растопил камень на сердце. Не было святого огня в словах. Об иноках Валдайского монастыря раздумался. Что за глупые люди! Кинулись соловья ловить. Мало им было чуда? Пожелали чудо в клетку посадить.

   — Тебе, тебе угождая!

Биться бы головой о стены, пока не заплачут. Так ведь не заплачут. Самому зарыдать — глаза сухие, как песок в пустыне.

Осенило.

   — Не послать ли царевичу просфору?

Встрепенулся, но тотчас понял — за соломинку хватается. Не дойдёт просфора до Алексея Алексеевича. Пришлют Матвеева допрос чинить. Распри, мол, затеваешь? Между отцом и сыном?

Гетман Брюховецкий на ум пришёл. Вот она, последняя надежда, — помириться с царём через приязнь малороссов. Брюховецкий просит на митрополию русского владыку, чтоб духовенство не кидалось к полякам за маетностями, платя двоедушием...

Гетман собирается в Москву руку царю целовать. Не грех ему помянуть о Никоне. Кто был первым ходатаем по казацким делам? Кто подвиг царя принять Малороссию под его великую руку? От истребления спас?

Духовная бесплодная немочь надсадила сердце Никону, вышел из храма простоватый, как никогда. Тут к нему, прося благословения, подскочил странник, вязниковский поп Василий Фёдоров. Неказистый, рыжий, озабоченный.

   — Благослови, святейший! Выслушай! Беда у нас за Клязьмой. Соблазн и невежество!

   — Говори! — сказал Никон.

   — Здесь? — опасливо покосился поп на монахов.

   — Коли ты с доносом, так не туда пришёл. С доносом к царю ступай.

Несчастный поп перекрестился.

   — Тайна моя не больно велика. Уходят люди в лесные самочинные обители, ложатся в гроба, морят себя голодом до смерти. Конца света ждут.

   — Кто же смущает православных? Не Капитон ли?

   — Всё тебе ведомо, святейший! — изумился поп Василий. — Сам Капитон пропал, то ли помер, то ли в иные страны ушёл. Но се люди напали на моих прихожан! Иконы признают только старые, мощам святых поклоняться не велят. Дескать, вся их сила пропала! Просфоры твоего благословения отвергают, говорят, на них не крест честной, а крыж.

   — Просфоры с четвероконечным крестом даны нам от святых праотцов наших. Восьмиконечный крест — невежественное новшество, — сказал Никон. — Много ли заблудших?

   — Много, святейший! Наша слобода совсем запустела. Конца света люди ждут. Грядущий год от Рождества Христова — 1666-й. Три шестёрки кряду — число сатаны.

   — Господи! Закрыть бы глаза да бежать от сей дурости! Ступай к царёвым архиереям, поп! Дураков надо кнутами сечь, а я за бедных только и могу, что молиться да плакать перед Господом.

Осенил попа Василия крестным знамением и пошёл в келью, приказав никого не пускать к себе, никакими делами не тревожить.

2

Поп Василий Фёдоров, не получив от Никона ни помощи, ни доброго благословения, отправился за правдой в Москву. Мирские власти круто взялись за батюшку-доносчика. Пришлось написать извет на беглых крестьян, ушедших от своих господ в дворцовые сёла. О раскольниках приказные слушали, но дела не заводили. Наконец привёл Бог к митрополиту крутицкому Павлу. Тут и записали со слов попа Василия извет не только на раскольников, но и на местное священство.