Стратагема ворона

Открылась еще одна трещина, и он снова провалился в нее. Они с Миузан стояли в дуэльном зале, который тянулся так далеко в обе стороны, что концы его изгибались. Календарный меч Миузан сверкал в ее руке, цифры светились алым с белыми искрами. Она всегда была хороша в дуэлях. В детстве Брезан любил наблюдать, как она упражняется, восхищаясь жестокостью ее дисциплины.

Брезан активировал свой меч, чтобы отдать ей честь. Клинок был не обычного угрюмого синего цвета, а красного, переходящего в желтый. «Лисы», – раздраженно подумал он. Так и подмывало обвинить в этом Шуос Зехуни. Справедливости ради, однако, Зехуни его не вешали. Просто бросили ему красивую длинную веревку.

– Ты проиграешь, братишка, – сказала Миузан со своим обычным высокомерием. – Впрочем, стоит отдать тебе должное, ты потихоньку учишься кое-чему.

Брезан часто представлял себе, как запихивает Миузан в ящик, украшенный клуазонне, и отсылает фракции Андан, чтобы её там научили не вести себя так снисходительно или, по крайней мере, лучше скрывать чувства. Самое ужасное заключалось в том, что она как будто совершенно не осознавала, что заставляет его до боли сжимать челюсти. Он уже давно отказался от идеи когда-нибудь заслужить её одобрение; ему лишь хотелось, чтобы она наконец-то заткнулась.

– Зато я стреляю лучше тебя, – сказал Брезан и совершил ошибку – не стоило ей возражать.

Сестра окинула его критическим взглядом.

– Да, это пригодится, если ты хочешь застрять в пехоте на всю оставшуюся жизнь.

Тут как раз закончился отсчет до четырех, и Миузан сделала выпад. Брезан парировал слишком поздно. Так или иначе, это не имело значения. Меч Миузан вспыхнул, и пламя превратилось в темные крылья с яркими проблесками. Клинок вытянулся, и вместо него возникла ястребиная голова на гибкой шее.

Брезан выругался и пригнулся. Пепельный ястреб с хищным изогнутым клювом прошел сквозь него, не причинив вреда. Пламя взревело вокруг, но жара он не ощутил – только зловоние горелой плоти.

Миузан горела красно-золотым пламенем. Её коса расплелась, волосы развевались вокруг головы. Почерневшие лохмотья кожи отваливались от лица, издавая сухой треск. На лбу и костяшках пальцев показалась белая кость.

– О, Брезан, – сказала она совершенно нормальным голосом, несмотря на происходящее. – Такими темпами ты никогда не станешь формационным топливом.

– Кто, мать твою за ногу, присоединяется к Кел с намерением стать формационным топливом? – заорал на неё Брезан. Миузан его бесила, но она все равно была старшей сестрой. Она научила его игре в камни, фехтованию и тому, как разбирать и собирать все семейные пистолеты, не говоря уже о готовке изумительного медово-имбирного печенья. Он не хотел, чтобы она погибла в самоубийственной формации, от вражеской пули или, если на то пошло, от падения с лестницы. Он просто хотел, чтобы она перестала обращаться с ним так, словно он все ещё неуклюжий восьмилетка, который ходит за нею и Ганазан как хвост, надеясь, что они сыграют с ним в «крепости».

Возможно, Миузан ответила, но Брезан не услышал её из-за ревущего пламени. У него возникла безумная мысль, что если он и сам загорится, то сможет последовать за сестрой и вытрясти из неё какие-нибудь ответы. Но как он ни старался, пламя на него не переходило. Он теперь был в черных перчатках – забавная перемена. К несчастью, от неё не было никакого толку.

Инквизиторы читали его разум в том же духе довольно долго. В камере, на скамье, тело Брезана безвольно обмякло и тряслось от голода. Рахал привыкли поститься, а вот он ещё не пришел в себя от сбоя в работе спальной капсулы. Сервитор принес ему воды. Он ею чуть не подавился. Вкус был такой, словно в неё подмешали сажи.

Рахал не спеша продвигались к теме Джедао. Во время допроса немертвый генерал появился не в виде женоформы, какой был и сам Брезан, но таким, каким представал на архивных видео: худощавым, немного низкорослым мужчиной. Его мундир был полностью официальным, со старомодным красно-золотым галуном прикомандированного офицера Шуос, отчего Брезан почувствовал себя недостаточно одетым. А вот кривая улыбка Джедао была та же самая. Они с Брезаном играли в узорные камни. Где-то на задворках разума Брезан пообещал себе больше никогда не играть в настольные игры, если только ему не прикажут. Камни меняли положение каждый раз, когда он моргал. Откуда-то сзади – он не осмеливался обернуться – доносились крики и рыдания.

В левой руке Джедао держал револьвер. На нем не было перчаток – ни без пальцев, ни каких-то других, – и Брезан принял это за указание на то, что немертвый генерал играет ва-банк. Каждый раз, когда Брезан ставил на доску черный камень – он, конечно, был более слабым игроком, – Джедао отстреливал ему один палец. Пули не причиняли вреда доске или подвижным камням, ловкий трюк, хотя Брезан вздрагивал от рикошетов.

Хотя это была иллюзия, а не реальность, он испытывал жуткую боль. Лучше бы всё происходило на самом деле. Тогда у него был бы шанс потерять сознание.