Стратегическая игра

Молодому сеньору, конечно, были нужны не горшки, а моя дочь. Он вновь повторил свое требование. Пришлось напомнить ему, что я не крестьянин, а свободный горожанин.

Молодой сеньор приказал слугам избить меня. Но дело было недалеко от нашей улицы; за меня вступились соседи, тоже гончары. Сеньора, конечно, никто и пальцем не тронул, а вот слугам его досталось.

Через три дня мою дочь похитили. Вернулась она две недели спустя, вся в синяках и кровоподтеках, и не сказала ни мне, ни своему жениху ни слова. Через три дня она повесилась на той веревке, которой я обычно увязывал горшки, чтобы они не упали с повозки по дороге на базар. Я похоронил вначале дочь, а через два месяца и жену - она не перенесла смерти своей любимицы, увяла прямо на глазах, как цветок, который перестали поливать.

Лишь осенью молодой сеньор вновь появился в городе. Меня он не узнал, потому что от горя я поседел и постарел сразу лет на десять. Гончары и бочары враз услали своих дочерей домой. А мы с бывшим женихом, статным белобрысым парнем, стали поджидать сеньора перед воротами, что выходят на дорогу, ведущую к Замковой горе. У каждого из нас был острый нож - отец жениха состоял в цехе кожевенников. Парень прыгнул на сеньора с крыши дома, но промахнулся. Стража набросилась на него, молодой сеньор развернул лошадь, чтобы посмотреть на безумца, осмелившегося напасть на господина. Я выбежал из подворотни, проскочил между двумя слугами, одним рывком сдернул сеньора с лошади и успел-таки вонзить ему нож в горло, прежде чем меня зарубили стражники...

Я понял, что игра закончена, и ждал, что придет дядя Гаспар и отведет меня обратно в сад. Но очутился все в том же тумане, холодном, липком и противном. Впрочем, крыльев у меня по-прежнему не было; беспокоиться, что они намокнут и испачкаются, не приходилось. Я попытался на ощупь найти клавишу Escape, но вокруг была лишь пустота. Я сделал шаг вперед, поскользнулся...

Я был наследником престола. Когда мне исполнилось шесть лет, мой родной дядя, лелеявший надежду стать королем, задушил меня большой подушкой.

Вновь очутившись в липком тумане, я услышал веселый голос дядюшки Гаспара:

- Ну, как тебе стратегическая игра, малыш?

- Я больше не хочу в нее играть! Заберите меня отсюда! -крикнул я, боясь пошевелиться.

- Не могу, малыш! Это было бы нарушением правил! Ты должен сам найти выход из этой замечательной игры!

Голос дяди Гаспара звучал все тише - видно, он уходил.

- Что для этого нужно сделать? -спросил я.

- Выиграть приз-сюрприз. Открою тебе маленькую тайну: выиграть приз это и означает найти дверь с надписью Exit, то есть выйти из игры. И я тебе уже объяснял, какая стратегия приводит к цели.

- Но это было так давно! Я почти не помню правил! - закричал я, сделал шаг в сторону, откуда слышался удаляющийся голос, поскользнулся...

Я был рабом богатого патриция. Я завидовал его лошадям - с ними и обращались лучше, и кормили сытнее. А на мою шею, когда нас заставляли молоть зерно, надевали деревянную колодку, чтобы я не мог съесть горсть зерен или муки. Но однажды на меня обратила внимание жена патриция. Меня обучили управлять ее колесницей. Патриций больше времени проводил в провинциях, нежели дома, и госпожа все чаще выезжала одна. Однажды, когда патриций в очередной раз уехал по делам, госпожа вновь велела везти ее к тому дому на Соловьином холме, где она проводила многие часы. Но на этот раз она вышла быстро, лицо ее было в слезах. Едва войдя в свой дом, госпожа разрыдалась. До спальни она дошла, опираясь на мою руку. Я с удивлением рассматривал ее покои, в которых никогда не был - в них могла входить только Цецилия, рабыня-прислужница. Госпожа упала ничком на широкое ложе. Я переминался в дверях, ожидая приказаний. Прибежала Цецилия. Госпожа подняла голову, с удивлением посмотрела на меня и отослала рабыню. Я хотел уйти следом, но госпожа сделала знак остаться.

- Ну что же... Наверное, я и впрямь недостойна даже любви плебея, сказала она, вставая на колени и сбрасывая тунику. - Последнее, что мне остается - стать наложницей раба!

Кровь ударила мне в голову. Нежная белая кожа, казалось, светилась в полумраке спальни. Госпожа медленно освободилась от одежд, нежась в моих горячих взглядах, словно в лучах весеннего солнца.

- Что же ты? Или ты только в праздники и только с рабынями умеешь это делать? - спросила госпожа. Она стояла на широко расставленных коленях, ее обнаженные бедра были для меня в тот момент желаннее, чем свобода. Я бросился на нее, как орел на зайчиху. Мои пальцы были, как когти, и тело госпожи трепетало в них пугливо и жадно.

Вдоволь позабавившись со мной, госпожа позвала стражников. Меня бросили в яму, а через два дня, когда начались праздники, отдали на растерзание львам.

Я был ловцом жемчуга. Никто не мог нырнуть глубже меня, никто не добывал хозяину таких крупных жемчужин. Но однажды один из новеньких, взятых взамен запутавшегося в водорослях Марио, поранил руку и никому не сказал об этом. На запах крови приплыли акулы; я был дальше от лодки, чем другие ловцы, и не успел вовремя на нее залезть...