Стратегическая нестабильность XXI века

Отсюда и необходимость в диктатуре пролетариата: она в России, с одной стороны, ограждает пролетарское меньшинство от давления непролетарского сознания, с другой — организует переработку сознания в социалистическом духе. Необходимость в диктатуре пролетариата отпадет, когда невоспитуемые представители эксплуататорских классов исчезнут, а воспитуемое мелкобуржуазное большинство будет перевоспитано и переделано в нового человека.

Иными словами, большевистская картина мира хотя и была далекой от гуманистического прекраснодушия старых революционных демократов, верящих в социалистическую природу человека, тем не менее не страдала фаталистическим антропологическим пессимизмом, ведущим к расизму.

Современная либерально-демократическая ментальность представляет более трудный случай. Ее предубеждение в отношении недемократического большинства носит уже не классовый, а расово-антропологический характер. В этой картине мира демократическое меньшинство живет в окружении недемократического большинства со всеми вытекающими отсюда опасностями и для меньшинства, и для самой демократии.

Таким образом, либерально-психологическим парадоксом этой новой демократии является то, что она питается не чувствами открытости и презумпциями доверия, а презумпциями недоверия и маниакальной подозрительностью. Ясно, что в таких условиях демократы, чувствующие себя осажденным меньшинством, не могут не мечтать о силе, способной надежно защитить их от "враждебного окружения". В этом, и только в этом контексте становится объясним социальный заказ на однополярную мировую диктатуру Америки — этого гаранта демократического меньшинства в недемократическом мире.

Здесь-то и выстраивается достаточно определенная логика американского курса в мире после холодной войны. Стремление доминировать, прибирать к рукам ресурсы и территории ослабевших соперников, перекраивать пространство в свою пользу — в этой установке, по сути дела, нет ничего нового: она соответствует традиционному национальному эгоизму всякой, и в особенности большой, страны, обладающей имперской традицией.

История Америки это подтверждает. Война с Испанией, присоединение значительной территории Мексики в результате империалистического захвата, экспансия на Ближний Восток с опорой на Израиль в качестве плацдарма — все это вписывается в империалистическую стратегию национального эгоизма крупной державы, способной "много себе позволить".

Менее тривиальная черта — исключительная ревность к чужому могуществу. В истории США не раз встречались случаи, когда они готовы были к нападению и разрушению другой страны только потому, что ее подозревали в способности достигнуть равной им мощи. Объединенный комитет начальников штабов в ноябре 1945 года сформировал доктрину, предусматривающую атомное нападение и разрушение СССР "не только в случае предстоящего советского нападения, но и тогда, когда уровень промышленного и научного развития страны противника даст возможность напасть на США либо защищаться от нашего нападения…".[24]

Чего здесь больше? Прагматических установок реальной политики, заходящей в своих заботах о национальной безопасности дальше того, что диктуется непосредственными угрозами настоящего, или иррациональной гордыни, связанной с чувствами первородства, избранничества и мессианскими амбициями? Чего в данном случае не терпит Америка: не терпит ощущения реальной угрозы или не терпит присутствия равных на Земле? Ситуация повторяется сегодня, теперь уже в виду возвышения Китая. "Внутри стратегического сообщества США существует фракция, которая полагает, что Соединенные Штаты должны предотвратить подъем Китая до статуса мировой державы, стимулировать внутренние противоречия и, если это не поможет, прибегнуть к превентивной войне".[25]

Насколько вписывается это в либерально-демократический имидж Америки? Ведь здесь не говорится о том, что США опасаются авторитарного, агрессивного, недемократического Китая. Говорится о неприемлемости подъема Китая до статуса мировой державы как таковой, способной оппонировать модели однополярного мира, то есть американскому гегемонизму.

Это не дает шансов сохранить лицо тем западникам, которые готовы утверждать, что США сами не рады своей мировой миссии, что статус гегемона — это то, что случилось с ними едва ли не помимо их воли и стало их бременем. Множатся свидетельства того, что ради сохранения этого «бремени» США готовы погрузить мир в новую тотальную войну. Идеология нового американоцентризма гласит: либо мир станет американским, либо лучше он провалится в тартарары.