Нет никакого сомнения в том, что Эрих Фромм за долгие годы продвижения в мир своих гуманистических идей добился пророческого влияния. В зрелом возрасте этот гениальный аналитик отметил, что пророчество обязывает к провозглашению идей – не обязательно новых, но непременно с воплощением их в собственной жизни. Стоит признать, что жизнь Фромма поражает удивительной последовательностью, размеренностью и рациональностью, основой которой всегда было творческое начало и максимальная концентрация на главном. Он был пророком по жизни, счастливым и умиротворенным, что позволило открыть путь к новому, скрытому от большинства людей свету. И не только для себя самого, но и для многих тысяч идущих следом.
Огюст Роден
«Его словом было тело».
«Я испытал все муки бедности до пятидесяти лет», – сознался Роден в конце жизни, когда находился в зените такой необыкновенной славы, которой не дано было испытать ни одному из скульпторов от эпохи Возрождения до конца XX века.
Действительно, длительное время работая на мастеров с именем, Роден оставался в безвестности. Но презрев существующие каноны и наотрез отказавшись от подражания моде, он никогда не оставлял мысли пробиться наверх в качестве ваятеля нового типа. Возможно, именно поэтому первой выставочной работой он намеренно сделал сомнительную по смыслу скульптуру «Мужчина со сломанным носом». В этот период он еще не освободился от душевного протеста, и работа была направлена скорее на то, чтобы обратить на себя внимание неординарным подходом к творчеству, чем на попытку вызвать аплодисменты творческим замыслом. Но именно из-за необыкновенной реалистичности работы она была единодушно отвергнута критиками Салона – Роден чувствовал себя так, словно в его сердце был забит железный гвоздь. Упорно не признаваемому мастеру, шокирующему публику своей дикой откровенностью, оставалось одно – научиться искренне смеяться над критиками и презирать их оценки, основанные на посредственном восприятии скульптуры и дани преходящим течениям в искусстве. Критикующие отказывались принимать в небольшой элитный клуб способных генерировать идеи какого-то скульптора без имени и даже соответствующего образования только за то, что он яростно и настойчиво пытается навязать всему миру нечто такое, чего еще не было. И Роден снова оставался в оскорбительном статусе каменотеса. Но конечно, он не смирился с этим – вся его жизнь, все его бунтарские устремления были направлены слишком далеко ввысь, чтобы быть тотчас замеченными приземленными критиками.
Чтобы выжить и не потерять себя после первого и самого болезненного выставочного провала, Родену пришлось взвалить на себя мрачный труд подмастерья и упрятать смятенный аккорд на долгие годы глубоко внутрь своего мятежного естества. Он уже чувствовал растущую мощь своего интеллекта и так же безоглядно верил в него, но вынужденно заключив себя в замкнутое пространство чужой мастерской, занимался формовкой, тесал камни, как самый простой ремесленник, помогал ювелиру делать примитивные украшения. Конечно, он беспокоился о времени, которое неминуемо терял, вожделенная слава все еще ускользала, как проворная форель из рук рыбака-неудачника. «Я сожалею, что потерял столько времени, так как все те усилия, которые я потратил тогда, могли быть собраны для создания прекрасного шедевра. Но это мне пригодилось». Откровения мастера дают полное представление о его внутренних терзаниях и сомнениях того периода. Но как викинги, закаленные суровыми ветрами и снежными бурями Севера, из отчаянных испытаний вырос мастер исполинской художественной силы. В эти долгие годы Роден словно находился на краю бездны, балансируя и извиваясь, подобно канатоходцу под куполом цирка.