Стратегии гениальных мужчин

Еще позже Ломоносов убедил своего покровителя в необходимости создания в Москве университета, причем сознательно и загодя отдал все лавры Шувалову. В нем был тот внутренний творческий стержень, позволяющий решать проблемы государственного уровня, словно из тени, являясь и бестрепетным вдохновителем, и чувственным дирижером в создании выразительных форм нового и важного – того, что для остальных оставалось скрытым и недостижимым. Хотя, конечно, он знал, что когда-нибудь историческая справедливость восторжествует и именно его имя – Ломоносова – будут связывать со вспышкой удивительных искрометных изменений в жизни научной России. Он пророчески предрек шествие эры просвещения и знаний, а взрастив зерно этого лакомого плодоносного дерева на российской земле, ученый вписал свое имя в ряд наиболее достойных преобразователей.

В это же время Ломоносов издал эпохальный для империи труд – «Российскую грамматику», – безусловно повлиявшую на формирование целой плеяды русских поэтов и писателей, пришедших вслед за великим поморским крестьянином. Продвигаясь в исследованиях, он не забывал со свойственными ему диковатой прямотой и настойчивостью просить повышения. Вряд ли Ломоносов был болен карьеризмом, когда требовал введения в академии должности вице-президента и назначения на нее себя. По мере того как расшатывали кресло под ним недруги, он прилежно заботился о контрмерах, выражавшихся в укреплении собственного положения. Прежде всего для того, чтобы никто не мог помешать вводимым им преобразованиям. С другой стороны, он, конечно же, был эгоцентричным, властолюбивым и тщеславным – набор «болезней» великих личностей был ему отнюдь не чужд. Непреклонный гордец Ломоносов знал, для чего трудится с исступлением и трепетным самоистязанием – он не собирался предать забвению свое имя…

С годами Ломоносов научился еще одному качеству – при любых обстоятельствах оставаться прежде всего бесстрастным ученым и смелым естествоиспытателем, отбрасывая все чисто человеческое. Это хорошо проявилось, когда при изучении природы разрядов молнии погиб его друг и коллега профессор Рихман: несмотря на шок от этой смерти, Ломоносов нашел в себе силы подробно описать все, что касалось физики и опыта. В этом эпизоде весь он – подчинивший свою жизнь идее, когда наука стала для него важнее вопросов жизни и смерти.

И все же Ломоносов слишком распылялся. Его извечной проблемой был не только слишком широкий диапазон интересов в науке и искусстве, но и продолжающиеся непримиримые баталии с противниками. Из-за этого он не мог сосредоточиться на нескольких главных областях и углубиться в них настолько, чтобы сказать слово мирового значения, как, например, Ньютон, Эйнштейн или Гете. Хотя, с другой стороны, он, безусловно, был оценен не только как ученый, но и как бестрепетный преобразователь и незаурядный государственный деятель от науки. Многие прогрессивные шаги ученого были преданы забвению вследствие противоборства многочисленных врагов, которых он сумел нажить гораздо больше, чем преданных друзей и последователей. Так, и мозаичная фабрика оказалась одним из примеров торжества варварства над наукой: ее закрыли, а крестьянских мастеров, подготовленных самим Ломоносовым, вновь отправили на пашню. А при создании университета он, как, впрочем, всегда, слишком увлекся административными деталями. Он, например, продумал, каких авторов следует изучать, разработал систему поощрительных мер, рассчитал, сколько должны получать учащиеся и на что должны тратиться эти деньги. Для Ломоносова никогда не существовало мелочей – он с чисто немецкой скрупулезностью вникал во все, и не исключено, что это также наносило вред его большой стратегии. Он пытался контролировать все, но это отнимало слишком много сил и времени. Первое было быстро подорвано, второе, как водится, утекло незаметно и безвозвратно. Он, конечно же, слишком многое не успел. Но какой гений будет выпестовывать хрупкую надежду на то, что все его труды достигнут цели, что он обойдется без осечек и холостых выстрелов? Напротив, опыт говорит нам, что лишь немногие творения настоящих преобразователей оказываются уцелевшими, а еще меньше из них – по достоинству оценены. Поэтому только настырные титаны, наделенные сатанинским рвением, способны пробивать себе дорогу, побеждая выносливостью равнодушие, необузданной чувствительностью – безликость, а могучей волей – закостенелость и консерватизм.