Стратегии злых гениев

Впрочем, и в это время, и позже Иосифу Джугашвили чего-то не хватало для того, чтобы реально стать признанным всеми лидером. Не исключено, что проблема заключалась в изначальной психологической установке на приобретение пространства силой, на распространенную в среде горцев ставку на физическое и психологическое превосходство и необходимое для этого давление на окружающих. Вполне возможно, что захватнические мотивации, как и более поздние стремления реализовывать свои планы непублично (из-за кулис), усиливались физическими недостатками. Действительно, непригодный к службе в армии из-за негнущегося локтевого сустава, молодой человек ростом не выше 160 см, с изъеденным оспой лицом и пожизненным акцентом, должно быть, чувствовал себя не особо уютно в кругу глубоко увлеченных самообразованием и размышлениями над серьезными проблемами мироздания интеллектуалов. Во всяком случае, гипертрофированная агрессивность Джугашвили проявлялась всегда, а Дж. Кеннан даже не исключает возможности участия молодого революционера «в актах бандитизма и шантажа» на начальном этапе революционного движения. Неизвестно, на чем основано такое предположение исследователя, однако оно вполне отвечает характеру самого Джугашвили и его подходам к самореализации. Участие в революционном движении так или иначе оказалось для будущего диктатора своеобразным психологическим освобождением от скованности нормами общественной морали, уникальным полигоном для апробирования и отработки механизмов достижения удовлетворения своих тайных желаний. Фактически в восприятии молодого Джугашвили новая деятельность определенно оправдывала насилие, и это подкупало его, создавая ореол привлекательности всего процесса борьбы за справедливость. Ибо собственная правда Иосифа Джугашвили на поверку оказывалась гораздо проще: пресловутая борьба за справедливость рассматривалась им исключительно как борьба за власть. И развитая до невероятных размеров жажда властвования и демонстрации доминирования в силу особенностей представления Джугашвили о морали отнюдь не исключала актов насилия и жестокой агрессии. Забегая вперед, стоит отметить, что лишь явная угроза потерять все в первые годы советской власти заставила Сталина отказаться от актов прямой агрессии и тщательно упрятать деструктивные порывы в глубину своей звериной натуры. Это случилось, когда он необдуманно позволил себе поощрить насилие со стороны своих ставленников (в частности Орджоникидзе – при решении так называемого грузинского вопроса) и неожиданно наткнулся на недвусмысленный отпор со стороны Ленина. Определенно, Джугашвили не хватало широты мышления, его мозг всегда оказывался скованным рамками слишком однозначных и прямолинейных желаний доминирования. Ему, навязчиво агрессивному и мстительному, недоставало панорамного представления о миропорядке, что отбрасывало его к второстепенной роли последователя, а не вождя. За агрессивностью и мстительностью пряталась глубоко и тщательно скрываемая неуверенность в себе и боязнь несоответствия взваливаемой ноши лидера большевистского движения внутренней ограниченности.

В какой-то мере Джугашвили сдерживала и необходимость говорить по-русски, а также отсутствие присущего интеллектуальной элите воспитания, основанного на глубоком понимании психосоциальных процессов и причинно-следственных связей. В силу этого у молодого профессионального революционера всегда были могучие соперники из среды колоритной интеллигенции, в его мозгу, как темные тени, витали болезненные навязчивые мысли о том, что многочисленные соратники-конкуренты только и ждут момента, чтобы оттеснить его от лидерства, выдавить с занятых позиций. Эти фобии очень скоро стали мрачными пожизненными спутниками Иосифа Джугашвили: вечный ужас утраты будущего величия из-за соперничества и развитое вследствие этого стремление мстить мнимым обидчикам уязвленного тщеславия.