Стратегия

Результаты крупных боевых столкновений выясняются не так скоро. Значение победы под Кенигрецом выяснилось для Мольтке и пруссаков только на третий день; р. Эльба, за которую отступили австрийцы, скрывала от пруссаков состояние побежденных. Вечером после сражения Мольтке послал в Берлин телеграмму, в которой говорилось о 20 захваченных орудиях; на следующий день он увеличил эту цифру до 50; в действительности же у австрийцев было захвачено 174 орудия, но подсчет их потребовал значительного времени. Наш военный агент, М. Драгомиров, находившийся на прусской стороне, заметил, что между победителями находились и такие, которые вечером после сражения спрашивали — кто же победил, мы или они? «Должно быть подобные столкновения не менее ошеломляют победителя, чем побежденного» [181].

В мировую войну полупобеда русских у Гумбинена задала тяжелую задачу русской и немецкой ставкам. Отступление германской армии началось вечером 20 августа, а еще утром 22 августа ни германские, ни русское высшее командование не разбирались вполне ясно в результатах этого столкновения. Германская ставка, чтобы уяснить положение, вступила в непосредственные переговоры с командирами корпусов. Только вечером 21 августа германцы нашли свою 1-ю прусскую кавалерийскую дивизию, ушедшую далеко в русский тыл[182], а сбежавшую русскую конницу не всю удалось разыскать и 22 августа. В течение 22 августа, когда перед армией Ренненкампфа не оставалось больше противника, армия была усилена, за счет армии Самсонова, II армейским корпусом «вследствие сильного встречаемого сопротивления».

Важнейшие ошибки Мольтке младшего в руководстве войной связаны с тем, что он стеснялся установить свои непосредственный аппарат осведомления посредством отборных офицеров генерального штаба, посланных в штабы армий и самостоятельно доносящих о достигнутых результатах. На настояния своих помощников Мольтке отвечал, что ни германские командующие армиями, ни их начальники штабов не заслуживают проявления такого недоверия. В результате, оценивая итоги пограничного сражении, он оказался во власти официального оптимизма иерархических инстанций.

Мольтке настолько ясно отдавал себе отчет в решительном значении предпринятой на французском фронте операции, что, получив панический доклад о неудаче под Гумбиненом, отказался послать немедленно подкрепления в Восточную Пруссию с запада; мышление Мольтке в промежуток 21—23 августа характеризуется тем, что оставшийся в Германии на охране побережья IX резервный корпус он приказал 22 августа перевозить на французский фронт, а 33-я и 34-я ландв. бригады были задержаны на побережье, чтобы в случае нужды следовать за IX резервным корпусом. Но когда 21 августа Мольтке начал получать из всех армий донесения о многих тысячах пленных, массах захваченных орудии, огромных потерях французов, то он сделал основную ошибку — поверил им и принял решение перебросить 6 корпусов в Восточную Пруссию, по два с правого крыла, центра и левого крыла. Согласно отданным в ночь на 25 августа распоряжениям, действительно началась перевозка гвард. резервного и XI корпусов, ослаблявшая важнейшее германское правое крыло. Другие перевозки задержались и были отменены[183].

В гражданскую войну истинный облик многих событий вовсе не доходил до ставки. Не все штабы работали достаточно объективно. 18 августа 1920 года Западный фронт стремился сохранить оптимистический взгляд на развитие польского удара с юга. Начальник 8-й дивизии донес вечером 16 августа, что «части Мозырской группы, по-видимому, совершенно рассеялись», а на следующее утро — «моя дивизия, как управляемая дивизия, уже исчезла». Между тем, фронт еще 18 августа объяснял, что «8-я дивизия частями атаковала Гарволин, но, по случаю смены, не вполне планомерно и отошла к Ново-Минску», и «отход 16-й армии и Мозырской группы объясняется сильным истощением и переутомлением последней». Высшее командование оперировало уже исчезнувшими единицами. Еще 23 августа, когда операция была совершенно закончена, ставка писала о том, что «противник сейчас сам втягивается в рискованную для себя операцию, при чем уже теперь этот риск для противника увеличивается с каждых его шагом вперед. Это обстоятельство дает нам полную возможность сравнительно малыми силами, без труда вырвать у противника инициативу действий»... Никакой фактической почвы не было под рассуждениями этой директивы[184].