Стратегия обмана. Трилогия (СИ)

   - Возможно, вот только у простого духовенства возникает недоумение, почему Ватикан в вашем лице позволил себе ущемить их по части финансовых привилегий, и, как следствие, потерял клиентуру банка, отчасти всё ещё принадлежащего Ватикану.

   - Вы слишком вольно трактуете события.

   - Возможно. Не волнуйтесь, статс-секретариат обязательно разберется во всех неувязках. - Поднявшись с места, отец Матео произнёс, - Благодарю за содержательную беседу, ваше преосвященство. Всё вами сказанное я обязуюсь в точности довести до сведения монсеньора Ройбера. Приятного дня.

   - И вы будьте осторожны, отец Матео, - кинул на прощание епископ, когда Мурсиа уже покидал его кабинет. - В Ватикане на каждого найдётся немало недоброжелателей, и на вас тоже.

   Мурсиа отнесся к этой плохо замаскированной угрозе без интереса. Составив отчёт для монсеньора Ройбера, он приложил к нему распечатку, присланную Ицхаком Сарвашем, с информацией о багамском отделении "Банка Амвросия". Через неделю до ушей отца Матео дошли слухи, что статс-секретарь Бенелли сумел ограничить до того всеобъемлющие полномочия президента ИРД Марцинкуса, но папа... папа отказался отправлять епископа Ортинского в отставку.

   И смириться с этим было труднее всего.

   Когда отец Матео вернулся в пустую приемную епископа Ройбера, то с полчаса собирался с мыслями, прежде чем взять ручку с бумагой и начать выводить на староиспанском языке письмо в Манагуа. Оно было адресовано единственной женщине, которую любил всю свою жизнь, с которой делился всеми переживаниями и радостями, которая всегда понимала его и поддерживала все годы их долгой жизни - своей сестре-близнецу Эмануэле:

   "Здравствуй, Манола, милая моя сестрица.

   Хочу поблагодарить тебя за помощь с разысканием Вечного Финансиста, она оказалась бесценной.

   Уже месяц прошёл как не получал твоего письма. Я всё понимаю, наверное, ты очень занята, ведь ты никогда не позволяешь себе лениться, уж я тебя знаю. Расскажи, как тебе новая работа в школе? Много ли детишек теперь на твоем попечении?

   Я слышал жизнь в Манагуа очень тяжела, ведь всего лишь год прошёл со дня того страшного землетрясения. Расскажи, где ты сейчас и как живешь, всего ли тебе хватает?

   Знаю, тебе ужасно интересно узнать последние новости из Ватикана. Прости, что нарушу сегодня эту нашу с тобой традицию, ибо о хорошем писать почти что нечего.

   Я страшный грешник, Манола, ведь я желаю зла половине обитателей этого Града. Если бы ты только знала, какие нравы царят в Ватикане, что говорят и делают кардиналы и епископы, что вытворяют простые священники, ты бы поняла всю глубину моих страданий. Здесь совсем не осталось веры в Господа нашего Иисуса Христа. Каждый день я не могу удержаться, чтобы не осудить какого-либо прелата, за речь, что он произносит. Знаю, что ввергаю этим душу свою в грех, но то, что говорят они, в былые годы все посчитали бы за ересь. Теперь как будто это вижу и слышу только я один и оттого мне горько и обидно. Неужто в граде Ватикане не осталось больше истинной веры?

   Когда шесть лет назад я приехал в Рим, то поступил на службу в статистическое бюро, исключительно по нужде, но не из честолюбия. Я прекрасно понимаю, что не сделать мне здесь себе громкого имени, и, признаться честно, я очень рад этому обстоятельству. Теперь я скорблю лишь о том, что обрёк себя на добровольное заключение в стенах грешного города.

   Как же он походит на заключение моей души в теле. Многие столетия я размышлял, за что же я получил бессмертие тела, но до сих пор не знаю - за грехи или добродетели? Всякий человек по своей природе и смертен и бессмертен. Смерть вошла в этот мир после того как свершился эдемский грех, после того как человек пал. Не Бог сотворил его смертным, а сам человек утратил дар бессмертия. Спаситель обещал даровать нам жизнь вечную, к ней стремился и я, потому в семнадцать лет и покинул мир и ушёл в монастырь, чтобы славить Господа нашего. Но я и подумать не мог, что жизнь вечная будет дана мне не на Небесах, а в теле.

   Я часто вспоминаю те первые годы моего служения, как мне было тяжело привыкнуть к аскезе и вместе с тем радостно от того, что посвящаю я свою жизнь Богу. Но то было в смертной жизни. Как и все я спал от силы шесть часов в день в ризе на соломе в нетопленной спальне, общей для всех. Поутру мы с братией работали в поле, в полдень возвращались к монастырю для скудной трапезы, а после снова работали. Было очень тяжело. Помню, как в первый месяц я валился с ног от усталости и недостатка сна. Но там, вдали от мира и суеты мне было доступно главное - возможность непрестанно творить молитву.

   Я стал монахом в пору, когда отшельничество и аскеза были основой жизни любого монастыря. Потом всё переменилось, и монахи больше не бежали от мира, а служили ему. В то время и я ощутил всем сердцем порыв обратить свои знания в помощь людям.