Страус — птица русская

Момент полного совпадения с публикой длился у Вознесенского не год и не два, так что памяти об этом хватило надолго – и ему, и публике. Его неопределенный пафос, жадность к впечатлениям от внешнего мира, пламенная наивность в описании любовных переживаний, страсть к развинчиванию и свинчиванию словесных конструкций – все идеально совпадало с душевной волной, идущей от советских мальчиков 60-х годов. Особенно тех, что корпели в бесчисленных НИИ и КБ. Им тоже до всего было дело, они хотели причастности к сердцу времени, они ощущали себя гражданами мира, и сочинение монологов от имени несчастной Мэрилин Монро (есть такой стих у Вознесенского) не казалось им праздной забавой. Расщеплявшие атом одобряли расщепление слов, «вознесенские» эксперименты над материей языка. А театральность поэзии Вознесенского пришлась впору сразу двум большим режиссерам – Юрию Любимову и Марку Захарову. Эта не-комнатная, не-тихая поэзия была нужна именно потому, что своим шумом и блеском стремилась очертить контуры большого мира, превозмочь русскую затерянность, русское уклонение от столбовых дорог цивилизации.

Так-то оно так, однако в памяти всплывает из Вознесенского что-то совсем не шумное, не парадное. «Тишины хочу, тишины. Нервы, что ли, обожжены?» Великий мираж 60-х, развеянный над русской равниной, остался сиять причудливым, осколочным светом в тех людях, которые его создавали и воспевали.

Они остались девочками и мальчиками, очень ненадежно укрытыми их стареющими лицами. В ходе жизни, правда, кое-что выяснилось четко и определенно – например, что несомненной и огромной ценностью для человека является не хроническое душевно-любовное смятение, а преданная жена. Фантасмагорическая «Оза» Вознесенского оказалась, слава Богу, надежной и верной женщиной, Зоей Богуславской. Она и провела поэта за руку через меняющиеся времена. А испытание миража «нового мира» на прочность было, как водится, по-русски беспощадным: потрескался пафос, пожелтели призывные плакаты, устарела языковая смелость и яростное хватание мира за хвост. Куда-то в рекордные сроки исчез космос – космос как мечта и надежда. Померкли идеи социального обновления, чтоб еще раз вспыхнуть на прощание в середине 80-х, совсем уж прощальным фейерверком. И что осталось поэту?

Остались простые чистые звуки. Наивная, любящая душа. Трогательная нелепая надежда уж совсем непонятно на что. Смутная вера. Друзья. Деревянный домик в Переделкине. Воображаемое море вдали и кораблик по имени «Авось»…

«Ты меня на рассвете разбудишь, провожать необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь».

Нет нужды над гробом поэта непременно выяснять с точностью до карата ценность его поэзии. Куда спешить? Всё выяснится само собой, уверяю вас.

Наше дело – попрощаться с человеком и поблагодарить его за компанию.

Артист в чистом виде

14 октября исполнилось 75 лет народному артисту России Михаилу Михайловичу Козакову. Наши поздравления!

Михаил Козаков мне бесконечно симпатичен – не только своими многочисленными талантами, великолепным артистизмом и огромной любовью к русской литературе, но и неподражаемой, просто фантастической безалаберностью.

Он какой-то чемпион по неумению «набирать вес»: делать карьеру, обвешиваться наградами и важничать напоказ. (Это тем более забавно, что Козаков из-за своей экзотической фактуры сыграл немало циников и карьеристов-подлецов!)

Полвека в театре. Работал с лучшими – с Охлопковым, с Ефремовым, с Эфросом. В оглушительной славе театра «Современник» – его немалая заслуга. Первые же шаги в кино – и «Убийство на улице Данте», «Человек-амфибия». Классик искусства телевизионного фильма (было такое искусство!) – «Безымянная звезда», «Покровские ворота», «Визит дамы»… Десятки сольных поэтических программ, несколько автобиографических книг, да что говорить – это подозрительно красивое лицо с детства знают миллионы людей. Аристократию у нас в свое время извели, а неистребимая потребность в элитарном типе людей осталась, так что Козаков – это в некотором роде наш граф. Или барон?

Но все, что есть у Михаила Козакова, – это чистая, трудом заработанная слава. Никаких поместий, рент или высочайше пожалованных орденов. И сам он – артист в чистом виде, без примесей. И вся жизнь его – бегство от застоя, от регламента и рутины, от накатанных дорожек. Даже в Израиль метнулся! Наверное, чтоб понять всю правоту того горемыки из анекдота, который после раздумий, куда ехать, попросил другой глобус.

Выходил бы сейчас себе преспокойно на сцену какого-нибудь мертвого академического театра и величаво пережидал положенные ему овации – так нет. Где Михаил Михайлович? А где-нибудь в поезде, едет читать Пушкина и Бродского на Волгу или в Сибирь, где еще остались образованные люди…