Страус — птица русская

Я ведь была на первом и единственном концерте Ива Монтана в Москве, когда он выходил в коричневой рубашке, коричневых штанах, приплясывал, это было изумительно! Вот, короче говоря, поехала моя история с пением, меня потом пригласили в Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой, и вот уже третий год я там пою, недавно весной был концерт…

– И выстроилась недурная карьера…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Карьерой это трудно назвать. Понимаете, что такое мамаши семьи? Трое детей. Три раза в день только накормить, а у меня первая книжка вышла, когда мне было пятьдесят! Карьере-то моей вообще всего двадцать лет… Работать, писать – только по ночам можно, какие там песни. У нас было пианино, и все дети учились музыке, но как только за пианино садилась мамаша – все немедленно выходили из комнаты вон. Я что-то там подвывала только на днях рождения. Знаете, это судьба очень многих домашних музыкантов. Если человек играет на гармошке или там, не дай боже, на балалайке, то, как только он садится, домашние сразу – ой, папаня опять завел… А какова судьба вокалиста в доме? Как он пасть разинет, сверху-снизу начинают стучать по батареям, кто ж это выдержит! Когда я была домашней хозяйкой, мне было не до пения. Хотя в юности, когда я училась в университете, я занималась вокалом и даже готовила партию няни в «Евгении Онегине» (поёт густым альтом): «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…» Как сказала одна моя знакомая: «Люся, ты наша надежда», ну, потому, что ей пятьдесят, и она смотрит на меня и думает: о! ничто не потеряно!

– Да, Людмила Стефановна, поселяются, глядя на вас, такие настроения в женском народе…

Что такое мамаша семьи и попытки музицировать в этом положении, я знаю очень даже хорошо, и радостный крик пятидесятилетней подруги: «Ты наша надежда!» – мне понятен. Да, семья отнимает множество сил, высасывает жизнь, душит, пригибает к земле… Но вот что поразительно: силы убывают-убывают… а потом прибывают-прибывают, как из-под земли вода!

То есть трудовая чистая жизнь сначала берет-забирает – а потом возвращает. Что, если бы Петрушевская миновала семейную станцию и понеслась на всех парах самоутверждаться? Да истаскалась бы, испортилась, извратила пути свои, как говорится. И столько примеров тому. А получилось на самом деле хорошо и здорово.

И вот выходит маленькая женщина (в прошлом году отметившая семидесятилетие) в больших шляпах, необыкновенная, очаровательная, – и ничто не потеряно, поёт! Всё поёт, даже рок-н-ролл (обожает Майка Науменко). Душа ее мудрая, взрослая – но не старая, не сдавшаяся, не подернутая пеплом разочарования. Нет, она – очарована, навек!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Есть у меня еще мечта возродить шляпы, чтобы женщины носили шляпы не на улице по случаю зимы или сильного солнца, а всегда.

– А что такое шляпа для женщины?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Шляпа для женщины – это поэзия! (Читает «Незнакомку» Блока.) «По вечерам над ресторанами… и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…» Пусть рука и не совсем узкая… И еще мне очень хочется, чтобы женщины носили митенки, это перчаточки без пальцев, которые в советское время надевали только кондукторши, обрезая так перчатки, чтоб деньги считать… Вообще шляпа для советского человека – это оскорбление, это прозвище: «ну, ты, шляпа». Это была ненависть к интеллигенции, которой нельзя было без шляпы появляться, потому что шляпу перед дамой надо было снимать. Для советского человека шляпа и перчатки – это повод быть посмешищем, вот то, чего так не хочет наш друг Жванецкий, будучи подлинным советским человеком… Нет, я никого не хочу обижать, мы все советские люди, что же делать. Как говорит моя подруга, «я, как бывший советский человек, денег на ветер не бросаю». И мне бы ужасно хотелось, чтоб к этим перчаткам-митенкам не относились как к обстриженным гольфам, чтобы не было советского отношения к шляпам…

– А вот если бы ваше кабаре полностью осуществилось в реальности, как бы оно выглядело?