Стравинский

Стравинский некоторое время молчит, смотрит сквозь Юленьку-Евгению, пытается осознать происходящее, понимает, что сие выше его сил, – Пофотографируй, раз хотелось. А я пойду. Что-то муторно мне… Куплю котлет на всякий случай. К котлетам что-нибудь… Только бы положили в бумажный пакет. Терпеть не могу целлофановых пакетов. В целлофановых пакетах у котлет телесный вид. Пальчики, да ладошки. А тебе, как фотографу, небось, того и надо? Ну-ну, не тушуйся. Шучу. На самом деле мне нравятся капельки на фотографиях. Когда портреты испариной покрыты. Как бы испариной. Фактура!.. Впрочем, я ничего в этом не понимаю. Боюсь – ты тоже. Прости. Шучу. Ну-ну, не тушуйся. Что-то шутки сегодня не слушаются… Чувствуй себя как дома. Можешь прибраться или помыться. Чуть не ляпнул «побриться», вот бы хохма получилась… Вовсе и не хохма. Позор и всё. Приехали, как говорится. Что-то слова сегодня не слушаются… Похмелье – такая штука… Еще Тамерлан с утра запутал. Путаник этот Тамерлан… Захочется выпить – ступай к нему в катакомбу. Здесь рукой подать… Просто представься и всё. Фотограф, скажи… От Стравинского, скажи… Да я сам там буду скорее всего… Пойду, зайду. Надо, надо, чувствую… Соскучился. Только что расстались, а я уже скучился… Предчувствую коньяк… Предчувствие коньяка. Неплохое название. Для чего?.. Не знаю. Просто название. Дарю… А хочешь, оставайся. Приберись или помойся… Слоников посчитай, Валя Койкин приволок… Любишь слоников? Небось об Индии мечтаешь? Ты в Индию-то не спеши. К Индии готовиться нужно. Любишь готовиться?

– Очень, Сергей Романович.

– Вот и хорошо. Располагайся. Будь как дома. В добрый путь. Да это и есть теперь твой дом. Надо же, и не заметил, когда переехала. Шучу. Фотограф в семье – первое дело. Семьей жить будем, счастливой семьей. Шучу… А вообще, семья – счастье… Согласна? Не согласна?.. Оставайся, живи. Если ты не против, конечно. Хотя бы на то время, пока меня не будет… Поживи по-семейному. Хотя бы пока меня не будет. У меня слоники, другая всячина… Я же знаю, что ты о семье мечтаешь. Поживи, пофотографируй всласть… Вернусь – пообедаем… Ты свободна, я свободен. Два свободных человека. Редкость… Счастье обретем.

– Ах, Сергей Романович!..

– Шучу… Все время шучу. Безо всякого желания и удовольствия. Я – сам по себе, шутки сами по себе… А ты располагайся. Это уже кроме шуток. Можешь прямо на полу. Я, например, сегодня на полу спал. Алешенька пропал куда-то, так что прятать мне от тебя некого… А ты чего пришла-то?

– Вас хотела пофотографировать.

– У меня еще слоники есть. Антиквариат. Роскошь. Валя Койкин притащил. Где нашел, ума не приложу. Он всякое такое любит. И меня пытается приучить. Якоря, говорит. Какие якоря? Не знаешь?

– Я, если честно, античных героев предпочитаю. Я, Сергей Романович, вас хотела пофотографировать.

– В добрый путь… А ты видела слоников-то?

– Вас, Сергей Романович, вас именно. Пофотографировать. Пару снимков, не больше.

– Да хоть десять. В добрый путь. Я тебя люблю. Ты красивая женщина – большой рот у тебя, и вообще.

– Это после пластики.

– С Юльки Крыжевич пример не бери. Она над собой всякое такое творит, слышал, уши поменяла, а счастья, видишь, все меньше. Прорва нарастает. В мою сторону уже не смотрит. По-моему, вообще уже не смотрит. Так что ты с нее пример не бери.

– Так я и есть та самая Юлия.

– Нет, ты – Евгения. Гранде.

– Ужасные вещи вы говорите… Простите, мне что-то не по себе.

– А ты меня не слушай. Это тебе только кажется, что это я с тобой разговариваю. На самом деле ты сама с собой разговариваешь.

– Не буду.

– Я люблю, когда большой рот. Зубы на солнечной стороне. Всегда. Редкость. Потом, ты уважительная, мне показалось. Всегда по имени-отчеству обращаешься. Я замечаю. Всегда по имени-отчеству.

– Это, что бы вас, в свою очередь, не перепутать.

– С кем?

– С композитором.

– С которым из них?

– Со Стравинским.

– А, ну, да, конечно. Логично. Вообще тот Стравинский умер давно. А ты за словом в карман не полезешь. Тотчас ответила. Люблю. Ценю. Оставайся Евгенией. Тебе идет.

– А вы, правда, полюбили меня, Сергей Романович?

– Я всех люблю. И тебя люблю. И жалею всех. Отца твоего жалею. И не потому, что ты убежала, а вообще. Вот композитор Стравинский, тезка мой, умер – я и его жалею. А был бы и жив – все равно пожалел бы. Тезки – это знаешь, это неспроста, тезки эти. Что-то же хотел сообщить нам этим? Кто-кто? Никто, не важно. Ты думай все же, пытайся думать, хотя бы иногда. Отец – это хорошо, даже здорово, но самой пораскинуть мозгами тоже не мешает иногда. Вот Стравинскому, я имею в виду композитора, ему можно было и не думать. У него функция другая. Он вообще не человек, только с виду человек, а по сути… волна. Не волна, но что-то такое, зыбкое. Ветер, что ли. Ветер, скорее всего. Ветер тоже разный бывает. Бывает, ни цвета, ни запаха, даже движения воздуха нет, а все равно ветер. Такой вот композитор. Умер. Во всяком случае, так порешили. Ну, как решили, так и решили. Я им не судья. Я вообще – не судья. Бог им судья… Иногда думаю, а как бы я поступил на его месте?

– В каком смысле?