Стравинский

Война была. Вот что, была война. Или убийство. Что-то в этом роде. Воля

какая-то. Или дуэль… не помню, кончилась, иль нет. Уже покой, уже не слышно.

Остыл простор, остыли пушки.

Белым бело, часы стоят, асбест и скорлупа, покой и воля.

С дуэли Пушкин возвращается с бубнящей головой подмышкой.

Пусть говорит. Пусть лучше Пушкин

Это уже другого поэта стихи. Но не Пушкина. Возможно, автора у этих стихов вообще нет.

Странное заявление? На самом деле всё просто. Там, на третьем этаже, где оса уснула – бюстик Пушкина с отбитым носом. Бюстик Пушкина и чайник со свистком. Не тот, что у Визбора – другой. Неприглядный. В подтеках и ссадинах. Впрочем, кому – как. Лично мне нравится. Настоящий чайник. Из жизни. Дырявый, наверное. Не видел, чтобы его когда-нибудь с подоконника снимали.

Чайник и бюстик Пушкина без уха. На третьем этаже в окруженье ос. А под лавкой свинка.

А смутных стихов не бойтесь – они благость несут.

Вот, кстати. Раз уж Воронеж вспомнили…

наутро вонзаясь пшеничной стрелой

поезд дневной всегда новобранец

сон и тоннель и вода преисподней

подушка чернеет рай позади

заспан в сравнении с раем грядущим

вода в подстаканнике угли и чай

деготь и соль и зрачки верхней полки

будет домчимся однажды куда

Воронеж Воронеж Воронеж Воронеж

Воронеж предвестники степь да игла

будут и сливы наверное вишни

русский пейзаж и этрусский и овен

подушка чернеет и мчится овалы

поезд белесый до судорог солнце

повинное мечется утро в стакане

живое в сравнении с мертвенным днем

сделать глоток продолжается жизнь

там за окном слава Богу безлюдно

рогож пастораль посланница счастья

судорог солнца ночного пейзаж

в темень в макушку в висок пробужденье

тише малыш пассажир обнищал

Воронеж Воронеж Воронеж Воронеж

дневные там трудятся стог и ежи

на солнце сверкает пшеничные иглы

Воронеж в остатке спелый хмельной

Воронеж и лодка и глянец и зев

на солнце икра перламутровых рыб

немое посланники сила и солнце

церковка нет не утонет на солнце

пусть даже Потоп не утонет не тонет

пусть даже Потоп не утонет на солнце

начало и кончено зыбкий пейзаж

и кончено утро пустой и безбровый

тише малыш почернела подушка

а все же домчимся однажды куда

свет простыни сизокрылою печкой

Перекормил-таки стихами. Не смог удержаться.

4. Четвержане. Аврора

В тот четверг к Стравинскому С. Р. пришли далеко не все.

И с этого и с того берега.

Далеко не все.

Сам Сергей Романович с утра перебрал по случаю именин экзистенциалиста дворника Тамерлана и сладко спал, укрывшись вафельным полотенцем, на кухонном полу, криков с улицы, здравниц, автомобильных гудков, выстрелов, песен, клекота и грая, разумеется, не слышал. Спал. А, может быть, не спал, просто не хотел никого видеть. Притворился спящим. Устал от гостей, и вообще от людей.

А, может быть, действительно спал. Что ему гости? Он все равно никого и ничего не видит. Не видит, не слышит. Ничего кроме стихов.

Да и стихов своих не узнает. Всякий раз про себя удивляется, как такое написать можно было?