Страж

Голоса, донесшиеся до меня, когда я спускался по лестнице, – они мне не почудились. Они звучали и в самом деле. Но потом я понял, что слышу только один голос – собственной жены. С предельной осторожностью я открыл дверь спальни. Анна сидела на краю кровати и разговаривала по телефону. Она посмотрела на меня с волнением и с опаской прижала трубку к груди.

– Это тебя.

Она протянула мне трубку, зажав рукой микрофон.

– А кто это?

– Доктор Сомервиль.

– Чего ради! Что ему от меня нужно? Я не желаю разговаривать с ним.

– Мартин, пожалуйста. Он говорит, что это очень важно. Я заметил, что у нее дрожит рука.

– Это он тебе так сказал? – Вопреки всему, мне было интересно узнать, что ему нужно. – Что ж, ладно.

Взяв у нее трубку, я сел на кровать. При этом я обнял Анну за плечи и крепко прижал к себе.

– Ну, – произнес я, – в чем дело?

Какое-то время мы поговорили, затем я услышал сдавленный шум, означавший, что телефонная трубка перешла из одной руки в другую. Я тут же вскочил с кровати и, схватив телефон, уволок его подальше от Анны на всю длину шнура.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – зашептала Пенелопа. – Даже когда она вся затрепетала, а ты проник в нее сзади, ты думал только о нас с тобой. Верно?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – громко произнес я.

– Все ты прекрасно понимаешь. И не вздумай увиливать, – Пенелопа рассмеялась. – Мне хочется сказать тебе, как я рада тому, что вы с Анной опять нашли друг друга. Ты не поверишь мне, Мартин, но во всем, что произошло между вами сегодня ночью, виновата я, и только я.

– Не собираюсь это слушать!

– Ты ведь нашел амулет, верно? Когда ты открывал его, мне почудилось, что ты открываешь меня, прикасаешься ко мне... Трахни ее как следует, Мартин. На этот раз без осечки. Трахни ее ради меня. Ради нас...

– Кажется, я недвусмысленно объявил, что прекращаю лечение, – я почувствовал, что мой голос дрожит. – Я больше не являюсь вашим пациентом. У вас нет никакого права докучать мне впредь...

Опять в трубке послышался какой-то щелчок, как будто связь вот-вот должна была прерваться, а затем до меня вновь донесся голос Сомервиля:

– Почему бы вам просто не выслушать меня, Мартин... Попробуйте расслабиться. Сосредоточьтесь на звуке моего голоса... Ради Анны, Мартин, ради нее... Она ведь сущее дитя, о ней нужно заботиться. Нам обоим... Сосредоточьтесь на звуке моего голоса... Мой голос – единственное, что сейчас важно... Вы начинаете чувствовать себя спокойным и расслабленным...

Внезапно телефон вырвался у меня из рук и грохнулся оземь. Выругавшись, я наклонился поднять его и положил трубку на рычаг. Затем перенес аппарат на прежнее место – на ночной столик. Я застыл в неподвижности, чувствуя сильнейшее головокружение.

– Милый, – Анна подошла ко мне сзади и, обняв за пояс, прижалась ко мне. – Милый, прости. Надо было сказать ему, что ты спишь. Или вышел. Или еще что-нибудь.

– Я не слышал звонка.

Я обернулся и посмотрел ей в глаза. Анна потупилась.

– Я буквально сразу же взяла трубку. Я так удивилась, что телефон вдруг зазвонил, я испугалась.

– Анна, – я взял ее за подбородок и притянул ее лицо вплотную к своему. – Скажи мне, ты с ним разговаривала в первый раз после своего возвращения? Ты ведь с ним не встречалась, верно?

Она покачала головой.

– Этот человек внушает мне ужас.

– Мне тоже, – я улыбнулся и легонько поцеловал ее в губы. – Я люблю тебя, Анна. Ты ведь знаешь об этом?

– И я тебя.

– А все остальное не имеет никакого значения.

У нее на глаза набежали слезы.

– В чем дело, солнышко? Почему ты плачешь? Не плачь!

– Я счастлива, – она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она слегка дрожит. – Я счастлива, вот и все.

Ветер снаружи меж тем совершенно затих. Ночь стала мирной. С крыши не доносилось больше ни шороха. Все было исполнено тишиной и покоем. Золотое руно грело и ласкало мне руку. Все выглядело так, словно на самом деле ровным счетом ничего не произошло: я не слышал только что голоса Пенелопы по телефону, не находил амулета в связке ключей... Чудовищные образы, появления которых я боялся, стоит мне только закрыть глаза, так и не пришли.

Лежа рядом с Анной во тьме, я воображал, что мы с нею дети, мирно уснувшие друг у друга в объятиях. Мы даже любовью не стали заниматься. Это сейчас представлялось лишним. Время для страсти миновало.

– О чем ты сейчас думаешь?

– О нас с тобой, – ответил я. – Воображаю, что мы дети. Оставшиеся вдвоем. Одни-одинешеньки. Больше никого не осталось.

– Но ведь мы не были знакомы, когда были детьми?

– Может, не были, а может, и были. Откуда нам знать? Любящие друг друга всегда находят какой-то способ соединиться, и необязательно в этой жизни.

– А с каких пор ты начал... Мы были очень влюблены друг в друга? – Она прижалась ко мне теснее.

– Может быть, были. А может, нас связывало нечто другое. Скажем, родственные узы.

– Это было бы тоже прекрасно. Мне бы хотелось в такое поверить. Так утешительно было бы думать, что на самом деле никого не дано потерять.

– Ты была когда-то моей сестрой.

– Вот как?

– Ты была младше меня. Года так на четыре. Но мы очень любили друг друга.