Страж

– Но она ведь видела, как я отъехал от дома. Я ей помахал.

– Она сказала, что не была убеждена, что это вы, – в его голосе звучали нотки сдерживаемого гнева. – Она много в чем тогда не была убеждена.

– Не припоминаю никакой поздравительной открытки.

– Но этого было достаточно, чтобы она раздумала звонить. На открытке были слова, написанные вашим почерком, вне всякого сомнения. К тому времени как я туда прибыл, она чуть с ума не сошла. Я ей дал успокоительное. Она была не больно-то разговорчива. Она уже засыпала, когда я уехал. Но я не оставил ее в одиночестве. К пяти прибыла сиделка. Я повторяю: вам совершенно не о чем беспокоиться. Она сейчас в надежных руках... Миссис Джеймс останется с нею так долго, как это понадобится. Я подумал было, не попросить ли ее сестру прилететь из Монтеррея, но потом решил, что чем меньше народу об этой истории знает, тем лучше.

– А кто позаботился о... собаках?

– Я зарыл их в саду.

– Жаль, что этим пришлось заниматься вам, – резко отвернувшись от него, я подошел к окну и посмотрел на улицу. – Если бы я был в состоянии хоть что-нибудь объяснить... Но, поверьте, Билл, я весьма сожалею.

– Не расстраивайтесь, – сказал он чуть более благодушно. – Я на все готов для Анны... для вас обоих... Не надо было мне вам это говорить. Но вы ведь для меня не просто пациенты, сами знаете.

– Стоило вам понадобиться – и вы оказались на месте.

Возникла довольно неловкая пауза.

– Оденьтесь-ка лучше, – сказал наконец доктор. – У вас нет ничего такого, что не поддавалось бы излечению. Пожалуйста, постарайтесь относиться к этому спокойнее. Возьмите на пару недель отпуск. Я свяжусь с вашей фирмой.

– Я туда уже позвонил, – ответил я в таком смущении, словно и впрямь взял на себя что-то лишнее. – Я сказал, что у меня тяжелый грипп.

– Вот и отлично, а я всегда смогу подтвердить это, если понадобится, – он улыбался, но взгляд его был жестоким и настороженным. – Мартин, мне хочется, чтобы вы повидались с одним из моих коллег.

– Из дурдома?

– Верно, с психиатром.

– Вы ведь знаете, как я ко всему этому отношусь.

– И знаю вдобавок, с каким вниманием вы относитесь ко всему, что связано с вашей женой. Нам ведь надо и о ней подумать, не так ли?

Затем он объяснил это с профессиональной прямотой: настоящий случай не по его профилю. Дело вовсе не в том, что он считает меня сумасшедшим. Возможно, я просто переутомился на работе. Стресс, легкое психогенное нарушение, что-нибудь в этом роде. То, что может произойти буквально с каждым. Но мой долг перед Анной, равно как и перед самим собой, состоит в том, чтобы «заручиться поддержкой специалиста».

Чего-то в таком роде я от него и ждал.

– А вы собираетесь сообщить Анне о нашей беседе?

– Только если она сама спросит, в чем, честно говоря, сомневаюсь. Она все еще не оправилась от шока. Нет смысла торопить события. Она наверняка придет в себя, не извольте сомневаться. Но в настоящее время, мне кажется, вам не стоит вступать с ней в контакт, если, разумеется, в этом не возникнет срочной необходимости.

Если он пытался подбодрить меня, то не больно-то в этом преуспел, но так или иначе я был ему благодарен. В то время мне невыносима была сама мысль о свидании с Анной. В каком-то смысле было облегчением узнать о том, что и она не хочет меня видеть.

– Вы врач, вам решать.

Я подумал о том, что, возможно, для Анны было бы лучше узнать из какого-нибудь официального источника о том, что, убивая собак, я был в невменяемом состоянии. Я знал, что моя вина никуда не денется, но ей, подумал я, было бы легче считать меня ни в чем не повинным. Какое-то время симуляция сумасшествия казалась мне решением проблемы – пусть и бесчестным, но гуманным.

Но тогда я еще не был знаком с Марсель Хартман.

В первый же момент, когда я ее увидел за письменным столом в дышащем антисептикой кабинете психиатрического центра в Леннокс-Хиллс, я понял, что у нас с ней ничего не получится. Все в ней – жесткая прокурорская улыбка, жесткие, как проволока, волосы, затянутые на затылке в узел, из которого торчала булавка, очки с толстыми стеклами, увеличивавшие и искажавшие ее глаза, придавая им сердитое инквизиторское выражение, – все это вместе взятое заставило меня прямо на пороге заскрежетать зубами. Я почувствовал мгновенное отвращение к доктору Хартман. Когда она говорила, ее маленький противный рот превращался буквально в пару сдвоенных проводков, раздвигавшихся и сдвигавшихся с подозрительной точностью и аккуратностью. Она выглядела мерзкой нянькой, которой не терпится наказать очередного подопечного.