Страж

— Я сирота. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было двенадцать. Я обычно не рассказываю об этом, но воспитал меня доктор Сомервиль.

Я посмотрел на нее, буквально не зная, что ответить.

— И вы живете в его доме?

Я по-прежнему не понимал, как строить беседу. Ее откровенность внушала мне беспокойство. Я осознавал, что она навязывает мне свои признания — и, безусловно, с какой-то целью.

— Ему не хочется, чтобы об этом знали пациенты. Вы ведь меня не выдадите, правда?

— А с кем это мне сплетничать?

— С ним.

— Обещаю вам, что ему не скажу. А почему вы вдруг подумали обо мне в библиотеке?

Я задал этот вопрос только для того, чтобы сменить тему разговора.

— Ах, какая ерунда! Просто что-то попалось на глаза в его заметках. А вы не угостите меня еще стаканчиком?

— Разумеется. Непременно, — я позвал официанта и велел принести еще два виски.

— Я теперь и микрофильм-то толком рассмотреть не сумею.

— А вам так уж обязательно надо вернуться в библиотеку?

— Он сказал, что все понадобится ему сегодня вечером. Он на меня рассчитывает.

— А что, если вы позвоните ему чуть позже, когда он вновь окажется у телефона, и скажете, что вас пригласили поужинать?

— Вы понимаете, речь идет о работе. И то, что он обо мне заботится, вовсе не означает, что я... — она запнулась. — Простите меня. И в любом случае благодарю за приглашение.

— А как насчет другого раза?

Она кивнула, но не произнесла при этом ни слова.

— Расскажите мне: что же такое было в этой заметке?

— Просто примечание, сделанное им вчера. По поводу вашей регрессии. История полковника Фаукетта.

— Ну, это меня совершенно не интересует.

— Он утверждает, что это уникальный случай исторической памяти.

— Послушайте, мне это в самом деле неинтересно. С меня достаточно. Все это мне надоело. По этому поводу я и хотел позвонить вашему опекуну. Сейчас самое время со всем этим покончить. Я собираюсь сказать ему, что решил отказаться от дальнейшего лечения.

В разговоре возникла долгая пауза. Затем она сказала:

— Я бы на вашем месте попробовала еще разок. Доктор Сомервиль блестящий специалист. Он в состоянии помочь вам. Я уверена, что поможет. Вы ведь знаете, как по этому поводу говорят: пока доктор и пациент не начинают раздражать друг друга, из лечения ничего не получается.

— Он-то меня не раздражает, а вот его методы... Или я уже раздражаю его, а?

Она помедлила с ответом.

— Он, собственно говоря, о вас со мной не беседовал. Но на вашем месте я бы не стала насчет этого беспокоиться, то есть, я хочу сказать, насчет регрессии. Это всего лишь часть общего процесса лечения. И он знает, что делает. Можете мне поверить. Никто не требует от вас никаких признаний.

Мне хотелось спросить, является ли и ее слежка за мной в библиотеке «частью общего процесса». Но она бы просто решила, что я параноик. Мне как-то не хотелось, чтобы она считала меня в том или ином смысле больным.

Она допила виски. С изумлением я обнаружил, что мне ужасно не хочется, чтобы она ушла. Я начал подыскивать тему для разговора, которая могла бы заставить ее остаться, но беседа наша вдруг совершенно иссякла. В течение, как показалось мне, долгого времени никто из нас не произнес ни слова. Мы сидели и молча глядели поверх стола друг на друга.

— Вы очень странно смотрите на собеседника; вам об этом уже говорили? — сказала она наконец, и голос ее прозвучал хоть и громко, но неуверенно. — Вы его словно бы не видите.

— Да я с вас глаз не свожу.

Она улыбнулась, и во рту мелькнул язычок. В зыбком освещении здешнего бара он показался мне лиловато-багровым, как у коровы.

У меня перехватило дыхание. В этот момент я безумно захотел ее. Мне казалось, что я сейчас потеряю сознание. Я знал, чего бы мне от нее хотелось, но этого нельзя было допустить. Я должен был оберечь ее от того, что мы уже сделали, от того, что мы с нею уже совершили в моем сновидении. Я стиснул столешницу, чтобы хоть как-то успокоиться.

— Вам нехорошо?

Она дотронулась до меня рукой.

— Все в порядке. Просто здесь жарко. Мне надо подышать свежим воздухом, вот и все.

— Да ведь и мне уже пора возвращаться в библиотеку, — она убрала руку медленно и словно бы нехотя. Я успел перехватить ее за запястье, перетянутое зеленой ленточкой. Я стиснул его так крепко, что, когда отпустил, на руке вспыхнули багровые пятна.

— Что вы делаете? — Она испуганно засмеялась. — Мне больно.

— Что я делаю? Нет, скажите-ка лучше, что вы делаете?

— Мне пора, — она отодвинула стул и встала. — Мы ведь увидимся с вами в понедельник у Сомервиля?

Я ничего не ответил. Я ничего не знал.

8

Суббота, 7 октября

23.00. Она вернулась в библиотеку на такси, отказавшись и слушать о том, чтобы я проводил ее. Не пожелала мне доброй ночи, не попрощалась, просто села в машину и уехала.

Мне надо было развеяться, поэтому я решил пройтись пешком.