Бегли последний раз затянулся и швырнул окурок под дождь. Закинув винтовку на плечо, он вошел в дом через вход, украшенный колоннами. Дверь у него за спиной захлопнулась. Внутри, в холле, темно. Окна первого этажа заклеены бумагой, электричество не работает. Поначалу ему приходится передвигаться на ощупь вдоль стен. Сделав несколько шагов, он останавливается и вслушивается в темноту. Откуда-то из подвала доносятся неясные голоса. Они все еще там – делят то, что осталось от перехваченных контрабандных товаров. Где-то тикают часы. Он медленно идет по направлению к лестнице. Его сапоги давят что-то на полу, хруст разносится по пустому холлу. У его ног – целые россыпи битого стекла на грязных мраморных плитах. Он дошел до лестницы и смотрит на разбитую люстру. Ее сорвавшиеся подвески мерцают там и тут на ступенях, как гребешки запенившейся волны.
– Это... красиво... это как водопад. И сквозь него видна противоположная сторона.
– И что на ней? Что ты там видишь?
– Дверь.
– Что за дверь?
– На самом верху лестницы... Она там одна-единственная.
– Она открыта или закрыта?
– Закрыта. Трудно сказать при таком освещении, но я
– Собираешься подняться?
– Я уже на лестнице... Остановился, чтобы осмотреться по сторонам.
– Расскажи, что тебе видно.
– Ничего особенного... стопки книг и повсюду мусор. Белые пятна на стенах – там, где раньше висели картины. Большие бронзовые часы с орлом наверху...
– Хорошо, поднимайся.
– Поднимаюсь... Поднимаюсь...
– В чем дело?
– Тебе страшно?
– Надо надеть маску. Здесь чем-то воняет.
– Ладно. Ты поднялся по лестнице.
– Да, поднялся, и дверь заперта, и я
– Сделаешь. Просто сосредоточься на дыхании, на ритме дыхания. Вот так-то лучше. Хорошо, а теперь открой дверь.
– Нигде ни звука, только дождь барабанит по крыше. Нет, не выходит... Мне не сделать этого.
– Открой дверь.
– У меня ноги одеревенели.
– Открой дверь.
– Господи Боже, будь моей опорой и порукой!
– Открой!
– Я знаю, что я там увижу.
– Я с тобой. Ты в безопасности. Мы войдем вместе, но дверь открыть придется тебе.
– Ладно, открою. Я выбил ее ногой, но заклинило – она
– Как это произошло?
– Ладно, давай войдем. Вместе.
– Вижу руку. Костяшки пальцев раздавлены. Это я ее, дверью... Запястье обмотано шнурком... И тут же башмак. Я смотрю на руку, мне непонятно, откуда она взялась. Меня тошнит. Запах... И кровь повсюду... А сейчас – а сейчас я подошел к кровати. И она смотрит прямо на меня: маленькая куколка на подушках... белокурая, с голубыми глазами... глаза широко раскрыты... смотрит прямо на меня. А это... это... Нет, не могу. Я взглянул на другой край кровати... У стены, в углу... Нет, этого
– Что ты имеешь в виду? Это девочка? Та девочка, которую ты видел у озера?
– Он изрубил ее
– Это та же самая девочка?
– Ее совершенно изуродовали. Он рассек ей живот, как лягушке, вывернул внутренности, а потом, кажется... О Господи... Это
– Посмотри на нее и скажи, та ли это девочка.
– Не могу... Не могу больше смотреть на нее... Не оставляйте меня!
– Все в порядке. Все будет в порядке. Ты в полной безопасности.
–
3
Через некоторое время, когда Бегли так и не вернулся в подвал к остальным, один из членов похоронной команды, штатский, пошел наверх выяснить, что с ним случилось, и затем сразу же вызвал американскую военную полицию. Бегли обнаружили на верхнем этаже Пальменхофа, здешней штаб-квартиры гестапо (теперь он уже вспомнил название и назначение здания). Он сидел, скрестив ноги, на полу, в углу около кровати, и баюкал тело юной немки. Совсем еще девочки.