Страж

Я продемонстрировал ему Библию Принта и в общих чертах обрисовал, где и при каких обстоятельствах она была найдена, не упомянув, однако, ни о мотеле «В сосновом бору», ни о Заке Скальфе. Я понимал, что его тело, скорее всего, обнаружат в ближайшие дни и, как принято, сообщат об этом в местной газете, однако я чувствовал себя в безопасности. Но возможность того, что Сомервиль прознает обо всей этой истории, была незначительна. Вторым человеком, который мог бы связать мое имя со Скальфом, был преподобный Пеннингтон из Пасфорка, но у него не было никакой возможности на меня выйти. Наш единственный разговор протекал по междугородному телефону, и я предусмотрительно назвал себя не Мартином Грегори, а Грегори Мартином, да еще сообщил, что по профессии я историк.

Сомервиль явно оказался под впечатлением того, что я ему продемонстрировал. Тщательно осмотрев Библию Принта Бегли, он заявил, что она представляет собой самое убедительное доказательство теории о переселении душ, которое когда-либо попадалось кому-нибудь на глаза. Я попытался объяснить ему, что жил я прежде или нет, а доказательства доказательствами, но какие-то сомнения у меня по-прежнему оставались, – это не имеет для меня такого уж большого значения. Все, что я предпринял, было сделано только для того, чтобы получить доказательства тем вещам, которые миллионы людей на земле принимают на веру или считают религиозным догматом. И мое открытие вовсе не принесло мне какой-то дополнительной мудрости. Сомервиль улыбнулся и сказал, что все изменится, как только мы обнаружим «подлинный источник» моих несчастий.

Мы договорились о встрече на следующий день. Против собственной воли (я боялся, что под гипнозом могу рассказать о Скальфе) я согласился еще на одну регрессию. Но это уж – в самый последний раз. Сомервиль предложил встретиться вечером, чтобы нам никто не мешал. Он попросил меня ничего не есть и не пить спиртного в течение четырех часов перед нашей встречей. Мне это как-то не понравилось: просьба прозвучала так, словно меня готовили к хирургической операции.

Затем он сухо сообщил мне, что Пенелопа вернулась и что она будет ассистировать ему во время сеанса.

Он стоял на своем обычном месте у окна, отвернувшись от меня, но я чувствовал, что он за мной следит, ожидает моей реакции на это известие. Выглядело чуть ли не так, будто он использует Пенелопу в качестве приманки. Сама мысль о том, что Сомервиль догадывается о моем интересе к ней, рассердила меня.

Я вышел из кабинета, не будучи уверен в том, что принял правильное решение. На лестнице я столкнулся с Пенелопой. Она стояла под люстрой на нижней площадке и поправляла прическу перед зеркалом. Ее плащ был переброшен через перила, и здесь и там валялись дорого выглядевшие свертки с покупками, как будто она только что вернулась из фешенебельного магазина.

С верхней площадки я наблюдал за тем, как она прихорашивается и мажет губы. Когда ее взгляд встретился с моим и зеркале, она отвернулась поначалу с совершенно бессмысленным выражением, как будто не узнала меня. Затем заулыбалась. И, состроив заговорщицкую гримаску, написала помадой на зеркале: «Как там в Кентукки?»

Я, засмеявшись, ответил:

– Прекрасно. Особенно для того, кто без ума от шахт.

Я спустился к ней, и мы встали на площадке, затеяв как бы непринужденный разговор. Что-то между нами все-таки было, включая и обоюдную настороженность. Поверх ее плеча я смотрел на зеркало и думал о том, когда же она найдет время для того, чтобы стереть свою фразу.

– Если вам не нужно работать сегодня допоздна, – сказал я, когда момент для этого мне показался оптимальным, – то почему бы нам сегодня вечером не поужинать?

– Идет! – воскликнула Пенелопа. Она широко улыбнулась, затем обвила меня руками и поцеловала в губы.

Я был настолько поражен, что ограничил свою роль наблюдением за нашим отражением в зеркале. Ее стройная спина изогнулась под моими руками, волна темных волос рассыпалась по плечам – мне казалось, будто я вижу все это в кино.

Она прижалась ко мне, прижалась очень сильно, ее руки медленно заскользили по моему затылку.

В зеркале я увидел, как рукав синего платья соскользнул у нее с руки, нечто серебряное мелькнуло на запястье. Это был браслет с медальоном, который я купил для Анны в аэропорту Кеннеди.

Я схватил ее за руки и сбросил их с себя.

– Откуда у вас эта вещь? Этот браслет?

Она посмотрела на меня с величайшим изумлением.

– Вы мне его подарили.

– Я? Когда?

– А вы сами не помните?

– Когда же?

– В тот вечер, когда мы встретились в библиотеке... Вы делаете мне больно, Мартин. Мы с вами выпили в Алгонквине. Вы же помните, – она широко раскрыла глаза. – Он мне так нравится. Я его с руки не снимаю.

– Прекрасно помню.

– Да нет, вы не помните, – она покачала головой.

– Я неважно себя чувствовал. Я... – Я сделал паузу. – Возможно, я слишком много выпил.