Страж фараона

— Та-Кем поблизости! — Он поглядел на чашу с хищной улыбкой. — Но возвратимся к той равнине… Видишь ли, мой господин, живущие к восходу солнца от нее подобны нам с Техенной, а те, кто живет к закату — совсем иные люди: кожа у них темная, темные волосы и глаза, и этим они похожи на кушитов. Одни из них охотятся в степи на длинноногих птиц, другие обитают на деревьях, растущих так близко, что человек между ними не пройдет… Странные люди, и странное рассказывали мне о них! Но сам я их не видел; они боятся моря и гор и не заходят на ту равнину.

«Нумидийцы? — подумал Семен. — Или такой народ, который еще и имени-то не имеет?.. Впрочем, какая разница! Не любят моря и гор, вот и ладушки!»

Он прикрыл глаза, чтобы обдумать некую мысль, вертевшуюся в голове, но тут перед жилищем Такелота послышались стоны, шум и плач. Затем раздался голос Тотнахта, непривычно тихий и даже с нежными нотками — кого-то он успокаивал, кому-то советовал не рыдать, ибо хотя господин не в силах возвратить убитых к жизни, но уж обидчикам воздаст по справедливости. Подвесит за ноги, располосует сверху донизу, вывалит кишки, а внизу разожжет огонь!

— Я скоро вернусь, и мы еще поговорим об этой равнине у гор Того-Занг, — сказал Семен Такелоту. — А ты останься здесь, почтенный, пей молоко, ешь мясо и разговаривай с сыном. Нос не высовывай! Иначе, боюсь, и тебя подвесят за ноги.

Он поднял секиру, лежавшую рядом с ковром, приосанился и вышел во двор. Девушки, недавние пленницы, которых Тотнахт построил в шеренгу, сразу замолчали и повалились на колени; было их двадцать семь, и ни одной старше семнадцати лет. Все — растрепанные, грязные, в рваных одеждах, со следами веревок на запястьях. Однако после блужданий в пустыне, побоев и неизбежного насилия, они не казались раздавленными; дочери пахарей и скотоводов, они привыкли к тяжелой работе, невзгодам и лишениям. Что, разумеется, не извиняло насильников.

— Встаньте! — приказал Семен.

Они поднялись, глядя на него покорными карими глазами. Он заметил, что самые младшие, по виду совсем девчонки, жмутся к девушке постарше, невысокой, но крепкой, с гривой волос, падавших на плечи. Она не плакала — глаза ее были сухими и смотрели на Семена с каким-то странным, почти тоскливым выражением.

— Как твое имя? — спросил он.

— Аменет, мой господин. Целую прах под твоими ногами…

— С целованием праха мы подождем. Слушай меня, Аменет, и слушайте все! Нам предстоит тяжелый переход через пустыню, и потому сегодня и завтра вы будете отдыхать. Ты, Аменет, старшая; ты проследишь, чтобы девушки вымылись, поели, починили одежду, взяли накидки и сандалии. Люди Тотнахта, ваши соседи, тебе помогут. Но перед тем все вы пойдете с Тотнахтом на площадь, где сидят пленные, и покажете тех, кто убивал в Пиоме и творил насилие над вами. — Семен повернулся к бывшему копьеносцу. — Ты поразишь их ударом дротика или секиры, как захочешь, но я запрещаю мучить пленников. Убей, но быстро!

— Слушаю твой зов, господин! — Тотнахт, мрачно сверкнув глазами, погладил рукоять топора.

Аменет поклонилась, сложив ладони перед грудью.

— Что будет с нами, мой благородный господин?

— Вы вернетесь в Пиом, и каждая получит вдвое больше коз, овец и ослов, чем было у погибших родителей. Их земли станут вашими; я прослежу, чтобы управитель в Пи-Муте переписал эти земли на вас и чтобы вам не чинили никакой обиды. Это правильно, Аменет?

— Правильно, господин, но этого мало. — Руки Аменет вдруг взлетели кверху, лицо застыло в маске страдания. — Где наши добрые отцы, мой господин? Скосили их клинками, будто колосья в поле… Где заботливые матери? Лежат, пронзенные копьями, и нет в их груди дыхания и света нет в очах… Где наши сильные братья, опора и защита? Стрелы в сердце их, камни в их ребрах, и ни один не поднимет руки, не шевельнет губами, не спросит: что с сестрой моей? Скажи, господин, заменят ли земля и скот потерянное нами?

— Не заменят, — ответил Семен. — Но вижу я, что ты, Аменет — девушка умная, красноречивая, и потому должна понять: жизнь — череда потерь и череда находок. Вы потеряли многое, но, быть может, что-то найдете? — Он повернулся к Тотнахту. — Кажется, твой брат не имеет ни хозяйства, ни жены? А есть ли еще младшие братья у воинов, пришедших с тобой? И много ли их?

— Хватит всем, — буркнул копьеносец, довольно усмехнувшись. — Идите, девушки, и поразмыслите о словах господина. Устами его говорит Маат, а значит, сказанное им — истина: не потерявши, не найдешь.

Они ушли, но Аменет осталась.

— Чего ты хочешь? — спросил Семен.

— Прости, мой повелитель, правильней будет так: чего я не хочу. — Она судорожно сглотнула, стискивая руки. — Меня поймал темеху… молодой темеху… В пустыне, в первую нашу ночь, он сказал, что я — его женщина, и он дрался с другими темеху, не допуская их ко мне… и не пустил. Все ночи принадлежали ему.

— Что дальше?

— Ради Хатор, господин! Я не хочу, чтобы Тотнахт пронзил его дротиком или разрубил секирой! — Губы ее дрожали, слезы выступили на глазах. — Не хочу! Пусть он живет! Пощади его, господин мой!