Страж фараона

— Сначала мне показалось, — тихо продолжил жрец, — что ты и в самом деле Сенмен. Сходство так велико! Он тоже был крепок телом и огромен ростом, и лица ваши почти одинаковы… Конечно, сказал я себе, он явился не с полей Иалу, а сбежал из кушитского плена. Люди, сопровождавшие Сенмена на юг, сказали, что он убит, однако могли и солгать, боясь наказания — ибо, если Сенмена ранили и пленили, им полагалось лечь костьми, но выручить начальника… Так что положим, что ты — Сенмен, сбежавший из плена. Положим! Ты мог повредиться в уме от ран и страданий и все позабыть, язык, богов, родителей и брата… нам, жрецам-целителям, такие случаи известны… Правда, осмотрев тебя, я не нашел следов ранений и шрамов на теле и голове, и не заметно, чтобы ты голодал или прошел большое расстояние — ноги твои целы, ступни не сбиты.

Жрец пожал плечами и опустил голову. Его ястребиный профиль казался высеченным из красноватого песчаника — будто барельеф на фоне голубых небес. Глаза Инени оставались полуприкрытыми.

— Сенмут, увидев тебя, пришел в большое возбуждение, разум его смутился, душа чуть не рассталась с телом… Неудивительно! Клянусь солнцеликим Амоном, я тоже не знал, что думать… Но вскоре нам стало ясно, что ты не понимаешь речь людей, и Сенмут взмолился — начал просить, чтобы я прибегнул к магии. К ичи-ка! А это, сын мой, непростое чародейство и временами страшное… немногие из жрецов Амона владеют им… Суть же его такова: мы погружаем человека в сон и отдаем ему приказ — что-то сделать или что-то запомнить — и он это делает или запоминает. Но некоторых поручений давать нельзя, ибо, если душа и разум человеческие не в силах справиться с ними, они возмутятся и придут к гибели или умоисступлению. Нельзя приказывать, чтобы человек убил себя либо другого человека, чтобы он восстал против богов, обрел какое-то умение, скажем, искусство письма или ковки металла — и, разумеется, чтобы он изучил неведомый язык. Такой приказ непосилен для смертных, а значит, греховен.

Непосилен, отметил Семен, вспоминая, как кружился и тонул в водовороте слов. Однако выплыл! Это было не менее удивительным, чем таинство ичи-ка — ведь ни одна из методик в просвещенном двадцатом столетии не позволяла изучить язык за несколько часов. Выходит, жрецы Амона владели утерянным в веках искусством экстрасенсорного внушения, настолько сильного, что оно позволяло творить чудеса! В определенных пределах, разумеется, — ведь, как сказал Инени, убийство и другие вещи, противные природе человека или непосильные уму, все же оставались под запретом.

Но как же получилось с языком? Он, безусловно, языка не знал… Но все же выучил и не лишился разума!

Семен нахмурился, разглядывая желто-серый песок под ногами, но ничья рука не написала там ответа.

— Хочешь что-то спросить, сын мой?

— Да. Если я правильно понял, твои магические опыты не безопасны? После них можно сделаться недоумком? На всю оставшуюся жизнь?

Жрец смущенно кивнул. Вид у него был такой, будто его уличили в попытке съесть священную мумию фараона.

— Хмм… Именно так, не буду отрицать… Но Сенмут настаивал и был по-своему прав. Видишь ли, брату его ничего не грозило, поскольку он лишь вспомнил бы известное, но позабытое. Владеющий ичи-ка умеет пробуждать память, сын мой, и Сенмут просил меня об этом, и ни о чем другом. Только об этом, клянусь Маат, богиней истины! И я подумал: если ты — брат Сенмута, ичи-ка вернет тебе знание слов, а с ними придут воспоминания о прошлом. Ты вспомнишь родину, отца и мать, дорогу, которой следовал в жизни, и все, что ты знал и умел, возвратится к тебе. Ты снова станешь Сенменом! Ну, а если не получится…

Инени потупил взор.

— Если не получится, значит, я не брат Сенмута, и в мире станет одним сумасшедшим больше, — откликнулся Семен. — Так ты рассуждал, мудрейший жрец?

— Ну… примерно… Я знаю, грех мой велик, однако не будем о нем вспоминать, ибо мои грехи — дело между мной и богами. Лучше поговорим о другом — о тебе и о Сенмене. Согласен?

Семен неопределенно хмыкнул. Пока что он не понимал, к чему затеян разговор и чем завершится их прогулка по пескам пустыни. Может быть, жрецу хотелось испытать его? Но с какой целью?

— Итак, — произнес Инени, — ты вспомнил человеческую речь, а это означает, что ты, несомненно, Сенмен. Но где же остальное? Что, к примеру, ты знаешь о Та-Кем? О своем брате и ваших почтенных предках? О городах и местах, в которых бывал по велению пер’о? О том, в какой из месяцев Хапи разливается и в какой идет на убыль? О храмах богов и песнопениях, коим тебя учили с детства? И, наконец, что ты знаешь обо мне, своем учителе? — Жрец коснулся плеча Семена и с сокрушенным видом покачал головой. — Боюсь, что ничего! Ничего, сын мой! Выходит, ты не Сенмен… Но если так, почему ты остался в добром здравии после магического сна? Может быть, ты не чужеземец, а сын Та-Кем, случайно похожий на Сенмена? Может быть, ты — преступник, грабитель усыпальниц, бежавший в страну Иалу от гнева владыки Обеих Земель? Может, тебя лишили чести и сослали на рудники за третьим порогом?