Страж и Советник. Роман-свидетель

От лучинки к лучинке.

– Анечка-библиотекарша, не выключай люстру в сто лучин! Пока горит, прочитаем еще на рубль.

– Сейчас, сейчас!

Отозвалась библиотекарша на призыв – закончилось проветриванье в библиотеке.

Звякнул телефон – на карту перечислена еще одна сумма. Я раньше столько получал за полгода службы.

Не видать ни зги – ни свечки, ни кочерги.

Розанов полагал себя выше людей, которые окружают. Он, если рядом никого не оказывалось, определял на роль двойника самого себя. Вроде не подражал никому, да ведь в мире, где есть откровение, всегда уже только подражание. И прежде всего, когда с ужасом отвергает всякую мысль о подражании.

А Президент кому подражает?

Розанов подтянул времена к точке-свечечке. Стремление прехождения: прошлого уже нет, а будущее не наступило. И нужно особое всматриванье… вслушиванье, обоняние-нюх. Сводить к свечечке все времена. Как будто бы есть какая-то особая надпротиворечивая логика – такой ход даст возможность проникать в тайны существования.

Но Президенту мои слова казенные, конечно, известны.

Не кинется же вслед почти бессознательному юродству закон писать на опавших листьях, указ изобразить по-розановски на манжетах. Но странны все-таки проблески: всякий, кто сумеет преодолеть внешнюю причудливость Розанова, тот непременно подступит к страшным загадкам человеческого духа, заглянет в самую глубину бытия.

Как примирить великоросов и малороссов? – тут как тут Розанов. Только пониманием, терпением и любовью. Нужно друг друга беречь, нужно беречь не только деловым образом, но мысленно, не заподозривать, не приписывать худых мотивов и худых поползновений. Вопрос размежеванья народностей должен идти эпически и спокойно, а не лирически, страстно и с порывом.

Майдан быстро вспыхнул и прогорел, но долго будет чадить.

Снарядов и мин много осталось от советских запасов, да еще коллеги-прибалты в костер подкинут. И поляки, и даже братишки-болгары.

В первую поездку в Европу я увидел бесконечный для взгляда солдатский погост в Польше.

Что теперь?

Если в наступающей эре государственных и этнографических отношений содержится какое-нибудь живительное зерно, какой-нибудь новый напиток, – то не в вере ли заключается? Есть же средство жить по любви, а не по закону подчинения – привязанность и братство соединяет крепче, нежели страх и повиновение. Но все это – именно сказ неторопливый и эпический. Не торопите нас, хохлы, – не торопите эти страшные дни, месяцы, годы – и вам все будет дано, будет дано больше и лучше, чем вы сами желаете.

Розанов взывал к странному теперь почти невозможному пониманию, но Президент выслушал. Следует понять: дано будет ни одним народом другому, не властью, не государственной силой. Дано будет самим ходом благоустраивания, следованием целесообразности – не на основе гармонии, которой больше нет, не на основе изначально смысла, которого теперь тоже нет. Но если нет места встречи жизни и понимания, то вопрос о подлинности существования даже не может быть сформулирован. И навстречу выступит абсолютная безответность: некого спрашивать, не с чем соотнести тайну.

И все потому, что нет места, где можно было бы спросить.

Я оглянулся – как раз зашли поляки и один с победной улыбкой переводчик-украинец. Смотрели на полки с изданиями, мерцающие мониторы, с портрета за ними следил взгляд Президента. Оглянулись на меня, когда еще раз звякнул телефон, – пришла библиотечная доплата на книги. Вот тут разбогатею и обленюсь – скажу сейчас вслух про опыт тела и силу любови, улыбнется дева, склоняясь. Поляки кивнут внимательно, чуть свысока. Снисходительно улыбается представитель украинской метафизики. И я вслух по-русски.

Едет по полю казачий Сократ
Старец Сковорода,
Биться готовы в корчме об заклад,
Старец заглянет сюда.

В библиотеку Думы со мной уже заглянул.

Какой мыслею можно остановити войну? – Переводчик кивает, хохол всегда все самое главное уже знает.

Григорий Сковорода прямо из корчмы: ведь сроден человек божественному замыслу о себе. Жизнь человеческая единственная и неповторимая, поэтому мера только счастье. Но смертному быть во временном мире счастливым невозможно. Увидел в счастии превращение, в друзьях измену, в надеждах обман, в утехах пустоту, в ближних остуду.