Страж империи

– Интересное название…

– Существует расхожее мнение, что меч «кацбальгер» получил своё название оттого, что на его ножны использовались шкуры рыжих котов или из кошачьего меха, от германского слова «кошка». Утверждается, что у таких ножен из кошачьего меха якобы не было наконечника, чтобы можно было фехтовать, не обнажая меча. Такое объяснение названия все же маловероятно. Изобразительные источники ясно подтверждают, что кацбальгер носили в обычных ножнах. Скорее всего, название меча происходит от старинного выражения, обозначавшего потасовку: по-германски «katzbalgen» означает «драться», то есть «wie-die-Katzen-balgen» – «драться, как кошки». По этой же причине «кацбальгер» называют не только «кошкодером», но и «потасовщиком». Триста лет назад двести таких мечей были изготовлены по королевскому заказу по настоянию его гвардейского капитана, и в документах они именно так и обозначались, хотя фактически, как вы сами заметили, данный экспонат к тесакам ближе, чем к классическим кацбальгерам.

– Видимо, капитан был германцем? – полувопросительно сказал я.

– Вся гвардия была набрана из германцев. Король Владос Второй страдал от «боязни толпы» – охлофобии, и потому вооружил гвардию оружием, пригодным для боя в толпе. А германцев он нанял потому, что боялся заговоров: наемники, не говорящие на местном языке и не являющиеся частью местного социума, в этом случае предпочтительнее.

– Кацбальгеры, впрочем, так и не были использованы по назначению, – заметила Скарлетт.

– Да, все верно. Ирония в том, что у короля Владоса не было иных причин бояться восстания, кроме воображаемых. При нем увеличилось общее благосостояние народа, не велись войны, потому в историю он вошел как Владос Добрый. И его гвардия ни разу не участвовала в каком-либо бою: на монарха никто никогда не покушался. Потому даже удивительно, что на данный момент сохранилось лишь три таких меча – два в нашем музее и один в частной коллекции. Зато – в идеальном состоянии.

– Отлично, я забираю оба.

– Простите?! – выпучил глаза экскурсовод.

– На них были потрачены казенные средства – пусть хоть два меча из двухсот послужат по своему прямому назначению и отработают затраты. Скарлетт, предъявляйте свою бумагу.

Начал разгораться скандал, прибежал директор и заявил, что грабеж исторических артефактов возможен только через его труп, и ему безразлично, что там у Скарлетт за бумага.

– Уважаемый, – сказал я ему, – насчет трупа вы зря, могу и перешагнуть. Я еще в состоянии понять старика-художника, который пытался своим тощим телом закрыть от стеклянного шквала знаменитую «2х4» – все-таки произведение искусства, которое Гитлер двадцать лет писал. А вот это – предмет, созданный для убийства, а ни разу не шедевр, так что ваша истерика мне не понятна.

– Я буду жаловаться!!! – завопил он.

– Кому вы будете жаловаться? – спокойно спросила Скарлетт. – Бумага выдана его светлостью министром обороны графом Сабуровым, на него разве что королю жаловаться можно. Жаловаться королю на министра из-за пары тесаков? Вперед и с песней.

Так что кацбальгеры мы получили. В дополнение к ним я наложил свои жадные лапки на старинный черный нагрудник с массивными наплечниками, по форме напоминающими грифоньи головы: поверх бронежилета будет самое то, благо крепления ременные. С другого экспоната я позаимствовал шлем рыцаря-мага с небольшими стилизованными крылышками, тоже черный, с забралом и инкрустированными в металл рунами.

– Только я сомневаюсь, что тут хоть одна руна рабочая, – сказала Скарлетт.

– А мне от брони только механические свойства нужны. К шлему надо бы присобачить современное прозрачное забрало – и стильно, и практично.

Директор, услыхав это, схватился за сердце и едва не грохнулся в обморок.

Мы вышли из музея и сели в машину. Пока я складывал свои трофеи на заднем сидении, Ковач сидела, держа руки на баранке, и смотрела куда-то вперед расфокусированным взглядом.

– Все в порядке? – спросил я, садясь рядом.

– А? Да… задумалась. Как-то не идет из головы старик-художник, о котором вы упоминали… Я читала материал по той зачистке, но там ничего не было сказано ни про него, ни про картину Гитлера. Вот пытаюсь понять – насколько сильно надо любить искусство, чтобы умереть за кусок расписанного холста? «2х4» – огромное полотно же, на что бедолага рассчитывал? Как его закрыть-то?

– А, ну это да… Сильное воспоминание и для меня. Одержимый хреначит по нам стеклом – там все картины в стеклянных витринах по всему залу рядами, а он, значит, сквозь них телекинезом… Стеклянная шрапнель по всему залу свистит, с такой силой, что у меня забрало даже треснуло… И вот, когда я за фонтанчик прыгаю, а у меня за спиной та самая картина, и следующий удар будет по мне – выползает откуда-то старичок тощий, с виду типичный жид, каких вы каждый день на улицах видите. Даже не знаю – то ли сотрудник галереи, то ли художник, то ли посетитель … Выползает, бросается к картине, руки раскинул и кричит, мол, только не Гитлера – он ее двадцать лет писал… Душераздирающее зрелище, хоть я его долю секунды наблюдал…

– Бедняга.