Страж морского принца

Алестар уставился на ворсистую поверхность ложа, понимая, что боится. Боится глянуть в глаза той, кого с таким удовольствием мучил. Как же это было сладко и пьяно – чувствовать свою власть, ломать непокорное тело и еще менее покорную душу. Да он ли это был? Гарната гарнатой, но…

– Оставьте нас, – сказал он, старательно отводя взгляд от двуногой, которая и сама не горела желанием встречаться с ним глазами.

– Ваше высочество… – заикнулся было тот из целителей, что постарше.

– Я сказал – оставьте, – подчеркнуто спокойно сказал Алестар. – Мне нужно поговорить с моей… избранной. Много времени это не займет, а в случае чего я вас позову. Можете побыть за дверью.

Двое, переглянувшись, молча выплыли из комнаты. Алестар глубоко вдохнул, повернувшись к двуногой, но так и не поднимая глаз. Как ее там… Джиад?

– Отец хочет, чтобы я попросил прощения, – сказал Алестар, словно со стороны слыша свой тусклый голос.

– Обойдусь.

Голос двуногой – Джиад, с ожесточением напомнил себе он – был едва слышен, но ровен.

– Я тоже думаю, что смысла в этом нет. Все равно не простишь. Я понимаю – сам бы убил за такое. Что за первый раз, что… за все остальное.

Он помолчал немного, собираясь с духом. Почему-то говорить обычные, самые простые слова было тяжелее, чем ночью дышать за двоих: внутри что-то резало и ныло, в горле ворочался, не пуская слова наружу, тяжелый горький ком.

– Ты ведь… слышала про гарнату, да? – с усилием продолжил Алестар, выдавливая каждое слово. – Так вот, дело не в ней. Тогда… у скалы… я уж точно был в своем уме. И потом, здесь… Гарната вытаскивает злость наружу, усиливает, но… только если она есть, эта злость. Я просто… сам виноват.

Слово вылетело наружу, обжигая губы, Алестар даже покосился на воду: не расплывается ли там кровавая муть. И продолжил, торопясь сказать, пока получается:

– Нам с тобой еще пару лун мучиться вместе. Если повезет. А то и дольше. И ты должна знать, что я не хотел – так. Я… не снимаю с себя вину. И прощения не прошу. Все, что было у скалы, – было по моей воле. Можешь ненавидеть – твое право. А вот потом… Без гарнаты я бы такое не сотворил. И запечатлеть я тебя уж точно не хотел. Вот! А сейчас…

Он запнулся, слыша в ответ только вязкую глухую тишину, но снова заговорил:

– Я не знаю, что теперь делать. Отец хочет, чтоб я за тобой ухаживал, только… тебе это самой не в радость будет, я же понимаю. И еще это, ночное… Я у тебя в долгу, получается…

– Обойдусь, – еще тише повторила дву… Джиад, тоже не глядя на Алестара.

– Я знаю, – кивнул Алестар. – И не возьмешь ничего. И не попросишь. Просто… ты имеешь на это право. Если что-то понадобится или захочешь, только скажи. И… нам придется спать вместе. Наверное, придется… Я иначе просто не выдержу. Но ты не думай, я… не стану делать больно. Такого, как раньше, уже не будет, обещаю. Я бы тебя пальцем не тронул теперь, но…

– Я понимаю, – бесстрастно прозвучало снизу.

– Не надо умирать, – неожиданно вырвалось у Алестара. – Еще пара лун – и будешь дома. А смерть – это навсегда…

Судорожно вдохнув, он замолчал. Двуногая так же молча кивнула, потом отвернулась, легла, устраиваясь удобнее. Алестар опустился рядом, понимая, что ничего, в сущности, не изменилось. Эта… Джиад… его ненавидит и правильно делает, конечно. Могла бы – убила, наверное. Да и самому противно чувствовать себя бездушной гадиной. Там, у скалы, разложить двуногую казалось то ли веселее, то ли слаще, то ли просто поводом выплеснуть злость и боль – все равно на кого! А сейчас тошно. Непонятно почему – тошно! Он ведь по-прежнему терпеть не может всех двуногих, но до других ему и дела особого нет, а вот эта упрямая скотина…

В комнату тихо вплыл Невис. Надо было расспросить его о случившемся ночью, узнать, что сказал отец, но Алестар притворился спящим. Ни говорить, ни думать не хотелось, хотелось только уткнуться в подушку и лежать, ожидая, пока кто-нибудь обнимет, погладит по голове и спине, скажет, что все будет хорошо. Но он знал, что хорошо уже не будет.

До вечера их никто не побеспокоил. Алестар валялся на ложе, уставившись в потолок, иногда дремал, отсыпаясь за все ночи, когда метался на постели, думая и вспоминая. Два раза поел принесенной еды, которую сначала пробовал Невис, и снова дремал. Двуногая тоже спала, даже во сне отодвигаясь как можно дальше, почти на самый край постели. Невис умудрялся давать ей лекарства, не будя, прямо во сне, а может, и спала та именно от лекарств.