Страж неприступных гор

Он победил и вместе с тем проиграл. Он нашел способ, позволявший отдалить угрозу немедленной смерти, а заодно получил желанное могущество, поскольку умел теперь в сто раз больше, чем тогда, когда сражался с убийцами в Таланте, но в ходе хаотических поисков его затронуло нечто, чего он даже не мог назвать. И от этого уже не было лекарства. Не в силах поставить какой-либо диагноз, Мольдорн почти с каждым днем распадался изнутри, дряхлел, умирал. Ему оставались дни, в лучшем случае недели.

Он мог испустить дух, даже не зная, что за проклятие, собственно, на себя навлек.

Смотревший на несчастного товарища Готах вовсе не испытывал удовлетворения, на которое имел полное право — ведь он боялся копаться в силах Шерни, не осмелился искать. Вполне мудро, разумно и предусмотрительно.

Послушный и старательный слуга чародея, не крадущий секретов своего господина.

Тщетно, все тщетно… Преисполненный горечи Готах — хотя и несколько преждевременно и несправедливо — все суровее осуждал могущественную королеву Дартана и ее верных слуг. Прямолинейный и почти бездушный, но зато мужественный и решительный пират с Агар пользовался при дворе прекрасной ваны куда большей благосклонностью, чем хоть и отталкивающий с виду, но зато обладавший великими познаниями математик Шерни. Умный человек, который, возможно, и заблуждался, бывал неосмотрителен и горяч, излишне упрям и мстителен… Но все, что он делал, служило некоей идее, высокой цели. И за службу этой идее он сейчас расплачивался жизнью. Но что с того, если он был уродливым, неинтересным, лишним… Это не ему первая Жемчужина, избалованная потаскуха (Готах терпеть не мог Анессу, хотя ценил некоторые достоинства ее ума и несомненные заслуги для трона) приносила приглашение к столу королевы. Она приглашала гостя-пленника, разбойника и убийцу, который хоть и был способен на благородные порывы, но мог столь же искренне сказать: «Твои солдаты? Ваше благородие, я явился туда лишь затем, чтобы спасти тебя. Насчет твоих солдат никто меня ни о чем не просил. Я их не знал, и они ни для чего не были мне нужны». И ничего больше о судьбе отважных воинов, которые после схватки с более сильным врагом попали в плен.

Но ведь именно так рассуждали люди, подобные князю Раладану. «Я их не знал, они не были мне нужны». И точка. Его нельзя было назвать бессердечным человеком — но он оставался холоден и безразличен ко всему, что не касалось его самого.

Несколько иначе, но столь же холодно он высказался по поводу судьбы убитых на втором острове княжества рыбаков — известия об этом достигли Роллайны вместе с другими, добытыми белой воровкой королевы. «Они находились под моей опекой, и я признаю свою вину, ваше благородие. К сожалению, я не умею править и делаю это лишь по необходимости. На том острове должно находиться пятьдесят солдат из пехоты, никто бы тогда не покусился на селения, в которых нет никакой добычи».

Посланник забыл, что еще недавно предостерегал жену от оценки подобных поступков. Если можно было совершить подлость, то ее совершили — что в том необычного? Вина возлагалась не на убийцу, а на неумелого стража жертвы. Готах увидел вблизи страшный мир сильных, которым позволялось что угодно — если только их не сдерживали еще более сильные. Слабые не имели никаких прав и могли в лучшем случае чем-то пригодиться сильным, оказаться им полезными.