Страж. Полночь

— Мне нечего говорить, — отрезала она. — Не надо больше вопросов, пожалуйста. Не мучай меня.

Несколько минут он смотрел на нее. Затем взял ее за руку, лицо его потеплело.

— Забудь все, что я сегодня говорил, — попросил он. Но в голосе его еще звучали обвинительные нотки.

— Хорошо, Майкл, — сказала Элисон и отвернулась.

— Я говорю серьезно. — Майкл взял бутылку вина, встряхнул ее, чтобы проверить, осталось ли там что-нибудь, разочарованно поставил обратно и побрел на кухню.

Он возвратился с новой бутылкой бордо и со штопором.

— Знаешь, который сейчас час? — спросил он, вытаскивая пробку из бутылки.

— Нет, — ответила Элисон, не желая смотреть на часы.

Майкл разлил вино по бокалам.

— Три часа, если верить правым часам. — Он виновато улыбнулся. — И примерно три пятьдесят девять и пятьдесят четыре секунды, если верить левым. — Он сделал глоток из своего бокала и замолчал.

— Не знаю уж почему, но я люблю тебя, — прошептала Элисон, поднимаясь со стула. Она подошла к Майклу, присела к нему на колени и ласково обняла его. — Черт тебя побери…

Он бросил выразительный взгляд в сторону спальни, она, улыбаясь, смотрела на него, затем встала и медленно пошла по направлению к двери. Майкл взял со стола бокалы и бутылку и подошел к камину разворошить дрова, чтобы они быстрее прогорели.

— Кто это? — спросил он, снимая с полки фотографию.

— Брат Герберта Гувера, — рассмеялась Элисон.

Поднеся снимок ближе к глазам, он покачал головой и произнес:

— Не будь смешной. Это вовсе не брат Герберта Гувера.

— Это зависит от угла зрения, — ответила она, расстегивая пуговицы на блузке.

— Кто это?

— Чарльз Чейзен.

Он поднял брови.

— Сосед сверху. Из квартиры 5-Б. Нанес мне визит вместе с кошкой и попугаем перед самым твоим приходом.

Майкл продолжал изучать снимок.

— Какую-то кошку я видел, — сообщил он, облокачиваясь о каминную полку.

Элисон вопросительно посмотрела на него.

— Черная с белым. Она бежала вверх по лестнице.

— Это Джезебель, — сказала Элисон. — Странно, что Чейзен разрешил ей разгуливать по зданию одной. Он так трясется над ней и над птицей.

— Сколько ему лет?

— Думаю, под восемьдесят, плюс-минус пять лет.

— Немного не в себе?

Она с сожалением кивнула.

Майкл разглядывал фото со всех сторон.

— Его физиономия здорово смахивает на чернослив. Рассердившись, Элисон подошла к камину.

— Очень смешно, — проворчала она, отнимая у него фотографию.’ Языки пламени тотчас же заплясали на стекле. — Все, что нужно, он соображает. — Она поставила снимок обратно на полку. — Он просидел у меня целый час, рассказывая историю своей жизни. Рассказ, как ты догадываешься, был весьма содержательным. Жалкое зрелище: маленький старичок, у которого ничего не осталось, кроме кошки, птицы и воспоминаний.

— Бывает и хуже.

— Не хотела бы, чтобы моя жизнь пришла к такому финалу: просыпаться по утрам лишь затем, чтобы ждать, когда, наконец, наступит вечер. И коротать дни за беседой с кошкой. — Элисон протянула руку, коснувшись плеча Майкла, и сняла с полки камею. — Он думал, это Герберт Гувер. И я не смогла разубедить его. — Она погладила рукой резную поверхность. — И знаешь, я даже рада, что мне это не удалось.

Майкл тихонько взял ее за подбородок и поцеловал в переносицу.

— Почему бы нам не поговорить о нем как-нибудь в другой раз, — предложил он и принялся расстегивать рубашку.

Элисон улыбнулась и пошла вслед за ним в спальню.

В комнате было темно. Майкл стоял перед большим зеркалом, висевшим позади кровати. Смутное отражение было почти неподвижным. Лишь редкое мерцание уличных огней и грациозные движения тела Элисон нарушали покой неясных очертаний и глубоких теней. Элисон повесила блузку в шкаф справа от кровати. Никогда еще ее тело не казалось ему столь желанным и чувственным, как сейчас, в полутьме зеркала.

Он снял рубашку, сложил ее и повесил на спинку стула. Подошел к окну и начал опускать штору.

— Не надо, — тихо проговорила Элисон, — здесь некому подглядывать.

Майкл выглянул наружу, кивнул и отпустил веревку.

Элисон сбросила с кровати покрывало и легла.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Очень.

Майкл снял последнее, что на нем оставалось — коричневые носки, — и осторожно пробрался к кровати. Обвив рукой ее плечи, он прижал ее к себе и нежно целовал ей уши и гладил грудь. Внезапно он остановился. Зажег ночник и нащупал висящее у нее на шее распятие.

— Что это? — спросил он, тяжело дыша.

— Распятие.

— Вижу. Откуда оно у тебя?

Элисон перевела дыхание.

— Из комнаты моего отца.

— Не знал, что ты католичка.

— Разве?

Он покачал головой.

— И давно?

— Всю жизнь. — Элисон помолчала, щурясь на свет ночника, затем протянула руку и выключила его. — Тебе обязательно разговаривать со мной при свете?

— Элисон, ты никогда…

Она не дала ему договорить:

— Последние несколько лет я почти отошла от всего этого. Совсем отошла.

— Это очевидно.

— Но в детстве я верила.

— А почему перестала?

— Майкл, прекрати. Поговорим на эту тему потом.

Он решительно замотал головой, снова включил свет и повторил свой вопрос.

— Давай так: я просто утратила веру, — сказала она, прекрасно понимая, что такой ответ не устроит его. Она глубоко вздохнула.