Страж западни(Повесть)

Галецкий положил на столешницу ребром левую руку и стал каким-то непонятным образом так невероятно складывать, ввинчивать пальцы друг в друга, что кисть на глазах Круминя заметно съежилась, уменьшилась в размерах, словно надутая резиновая перчатка, из которой выпустили воздух.

— Как видите, выдернуть такую натренированную ладонь из любых современных наручников очень просто, — заметил Галецкий, — «гудинайз», надеюсь, поможет мне и сегодня. («Гудинайз» — новое слово, образованное от имени Гарри Гудини в начале XX века. В английском словаре Уэбстера оно означает: освобождение от оков благодаря личной силе, ловкости и изворотливости.)

— Не обижайтесь, маэстро, — сказал Круминь, — мои сомнения насчет того, что вы пролезете в то игольное ушко, — это всего лишь зависть простого смертного, которому, увы, такое не дано. Этот фокус не для меня…

Галецкому понравилось обращение «маэстро», но покоробило ненавистное ему словечко «фокус».

— Фокус! По-моему, в этом слове есть какая-то скрытая насмешка черни над нашими иллюзиями… фокус-покус… фокусничать… фокусник… нет, я предпочитаю другое слово: «престидижитатор», хотя…

С улицы донеслось цоканье конских копыт по булыжнику; в полуподвальном окне померещились и пропали бело-мраморные лошадиные ноги; послышался разговор верховых казаков.

Галецкий залпом допил вино и твердо поставил бокал на стол, собираясь встать.

— А за что вас арестовали? — поспешно спросил Круминь: мысль о том, что сейчас он останется один в белогвардейском застенке, была невыносима. В том, что визави удастся пролезть сквозь «игольное ушко», он уже не сомневался.

«Уж он-то пролезет, дьявол».

— За что?.. О, на этот счет у меня нет никаких сомнений. Я случайно попался на глаза одному мошеннику. Этот прохвост набрался наглости предложить мне совместную антрепризу в его вонючем менажерии. Галецкий и макаки! Каково? Я высмеял его в лицо, и шарлатан-итальянец тут же настрочил на меня донос в контрразведку. На следующий день — арест. Эти свиньи искали в моей квартире спецдонесения в Москву, шифры, карты, симпатические чернила. Дурачье, я свободный художник, от нынешней смуты у меня только хандра и мигрень. Но поверьте, они еще поплатятся за арест: меня знает полковник Антон Иванович Деникин…

— Сейчас он — генерал.

— Неважно. Я уже решил расквитаться сам. Днем я устрою этим болванам и тупицам прощальный бенефис.

— Надеюсь, доживу, — заметил Круминь.

«Может быть, записку связному?»

— Вас должны расстрелять? — осторожно спросил Галецкий и вновь отпил глоток вина.

Круминь не ответил, зато спросил:

— Вы не могли бы передать записочку?

— О, нет, увольте! — воскликнул Галецкий, при этом в его глазах ничего не дрогнуло; он был по-тигриному безмятежен, — эта просьба унизительна. Я — не мальчишка на побегушках. Как только я смонтирую аппаратуру, я разнесу этот опереточный штаб по кирпичикам. Часов этак в… пять. Вы сможете этим воспользоваться.

— Что ж, — протянул Круминь, не удивляясь отказу. Помолчал. Добавил: — Только имейте в виду, штаб охраняет казацкий взвод, не считая внутренней охраны. Напротив — пехотные казармы.

— Это не имеет никакого значения, — небрежно заметил Галецкий, — моя аппаратура — это тяжелая артиллерия белой магии.

Круминь тоскливо посмотрел на зарешеченное окошко.

— Может быть, я вслед за вами?

Галецкий не уловил его горькой иронии.

— Это невозможно, — ответил он, покачивая ногой с рассеянным видом, — смещение суставов и уменьшение мускулатуры требует телесной подготовки. А лаз так тесен, невозможно тесен, что я и сам, если откровенно, колеблюсь… четыре года назад я последний раз в жизни показывал публике «гудинайз» и еле-еле спасся.