Страж западни

Муравьев было задумался, но вопросительный знак в конце незаданного до сих пор вопроса защепил его острым зубчиком — шестеренка повернулась, и штабс-капитан фальшиво произнес:

— Да, чуть не забыл, ответьте-ка, любезный, что за такой агент внедрен в штаб Добровольческой армии?

— Впервые от вас слышу.

— Я догадывался, что это ложь, — сказал Муравьев, брезгливо комкая губы, — в штабе одна белая кость. Они не станут пачкаться в большевистской грязюке… Я согласен. Адрес и час.

— Минутку, господин штабс-капитан, — продолжал свою партию Круминь. — Дайте честное слово офицера и дворянина, что устроите мой побег сегодня же ночью.

— А вы, я вижу, трусоваты… Так вот. Я не даю особых честных слов большевикам. Нательный крест не носишь — хватит и того, что я сказал. Итак, адрес и час?

— Монастырская, дом 16. У Дениса Соловьева в 9 часов вечера.

— Пароль?

— Балтика.

Теперь Алексей Петрович был совершенно удовлетворен. Он откинулся на спинку кресла и даже позволил себе вытянуть ноги в английских пехотных ботинках… Комиссар был аккуратно раздавлен. Нечто донкихотское решительно проступило в чертах штабс-капитанского лица, и ни злой демон Питон (дух прорицания), ни добрый ангел Анаель не напомнили Алексею Петровичу известный ему случай из истории контрразведки с фламандской мельницей, историю о том, как британский солдат-художник, делая во Фландрии в перерыве военных действий набросок с ветряной мельницы, заметил, что она вращается против ветра… Крылья ветреной судьбы уже давно не подчинялись правилам капитанской логики, и тем не менее Алексей Петрович наверняка осложнил свое положение тем, что объявил социалисту свою волю следующим образом:

— Что же, господин марксист, домик мы окружим очень надежно. Это я вам гарантирую. А чтоб не было фокусов, я пойду с вами. — Алексей Петрович смотрел с вызовом. — Посижу с подпольщиками, послушаю товарищей, вас покараулю.

— Со мной? — растерялся Круминь.

— Да, с вами, — зло хохотнул Муравьев, — как верный московский агент из штаба Антона Ивановича.

Он уже решил было сказать о том, что сообщение о перехвате сигнала далеко от истины, но вместо этого вдруг крикнул через всю прямоугольную залу в приоткрытую для безопасности дверь, хотя можно было просто громко сказать:

— Острик! Уведи!

Вошел часовой Фомин, стукнул прикладом винтовки об пол, доложил, что Острик заступил на пост у подъезда.

— В караул… — дал команду Муравьев, кивая на арестованного.

Большевик спокойно встал, была в нем все же благородная сила, перед которой пасовал Алексей Петрович, он и сам это чувствовал. Иначе чем объяснить его упрямое нежелание сознаться в том, что перехват почтового голубя — блеф и надувательство. Выходит, что несмотря ни на что, Муравьев подспудно признавал в комиссаре человека, с которым нужно было соблюдать правила игры, поведения, тона… Эта внутренняя нерешительность злила Муравьева, мешала испытать удовольствие от неожиданно легкой победы.

Штабс-капитану давно пора было насторожиться, но интуиция и догадки не имели никаких прав в его сердце, которое можно было бы изобразить в виде строгого портика с симметричными колоннами по фронтону. Портика на краешке пропасти.

И землетрясение не заставило себя ждать.

Комиссар, часовой и штабс-капитан услышали крики на улице, затем винтовочный выстрел. В кабинет вбежал серый от страха, вездесущий унтер-офицер Пятенко.

— В окно, в окно, ваш благородь, побачьте! — вскричал он.

За окном, в просвете между камлотовыми шторами, маячила человеческая тень, только невероятных размеров.

Даже спустя несколько часов и дней свидетели случившегося так и не сумели толком объяснить и даже просто рассказать по порядку о том, что же, собственно, произошло на самом деле. А невероятные слухи, распространившиеся по Энску, еще больше исказили и без того запутанную картину чрезвычайного происшествия.

Во всяком случае, все свидетели единодушны только в одном: это невероятное событие началось с того, что около четырех часов дня к двухэтажному зданию бывшего Благородного собрания на Царской площади, прямо к подъезду, ведущему в белогвардейский штаб и канцелярию пехотного корпуса, подъехала телега с запряженной ломовой лошадью — першероном, из которой рыжебородый мужик-извозчик и господинчик неприятной наружности выгрузили прямо на булыжник огромную двухметрового роста механическую фигуру в шляпе типа канотье. Стоявший на посту у штабного подъезда молоденький часовой, рядовой Острик, был впоследствии наказан за то, что сразу не воспрепятствовал преступным действиям артиста Галецкого (это был, конечно же, он). При дознании Острик показал, что сначала он решил, что удивительная железная фигура доставлена согласно приказу, а когда попытался силой оружия подчинить преступника, время было упущено.