Стража последнего рубежа

– Слов наших знать не хочешь?! Волынишь? Я тебя научу, гнидень простобрюхая, поведению! Я тебе укажу, кто тут хозяин! – Кукан разошелся не на шутку и принялся охаживать шипуляка. Черная плеть свистела в воздухе. Махоня уже не визжал. Скорчившись на грязном полу, он тихо выл на одной ноте, закрывая нечесаную голову обожженными у очага руками.

– Дай-ка я! – Давло тоже решил поучаствовать в забаве. Поднявшись, торопень на единственной ноге доскакал до шипуляка и со всего маху припечатал подрагивающий живой комок своим кабаньим рылом.

– Н-на, погань, знай свое место!

Два Вершка и Горох не утерпели, поднялись с топчанчика и ринулись к Махоне, но тут подала голос со своей лежанки матуха. Приподнявшись, она лениво размотала черный хлыст, щелкнула им. Незнати враз остановились.

– А ну цыть! Охолоните, мил-ватажники. Прибьете мальца – кто кашеварить будет? Посуду мыть, пол мести? Опять в очередь? Охота вам – я живо вназад все верну. Э, Кукан! Ну-ка сядь, морда твоя немытая. Шипуляк этот – мой. И я решать буду, когда его учить, а когда жаловать. Все слыхали? То-то.

Кряхтя, матуха села, сунула трехпалые когтистые лапы в туфли, закинула поросшие редким черным волосом груди за плечо и подошла к сундуку, накрытому атласным ватным одеялом. Ватажники тут же позабыли про шипуляка и окружили Вошицу, скаля зубы.

– Поглядим, поглядим, сколько отпоров у нас нынче имеется… – бормотала матуха, откидывая одеяло и поднимая крышку.

Внутри сундук был поделен на пять ячей, и в четырех из них, в какой больше, в какой меньше, поблескивали ключи. Пятую же прикрывала льняная тряпица с намалеванными заговорными очами.

– Давло – три пяди тебе осталось. Два Вершка – со вчерашними пядь и палец. Кукан – две пяди. Горох – две пяди и еще половина.

– А у тебя, матуха-ватажница? – заискивающе спросил Давло, едва не засунув свое рыло в сундук. Матуха заглянула под тряпицу, усмехнулась и шлепнула торопня по лбу.

– Про меня я сама и знаю. Скоро, мил-ватажники, скоро уже выкупимся из залога Кощева – и на волю! – ощерилась Вошица и захлопнула крышку. Давло еле успел отскочить и, обиженно похрюкивая, убрался на свою лежанку. Там он пустил злого духа, подкинул к потолку – и пошел тот, попыхивая, гулять по логовищу.

Довольный Два Вершка прошелся между лежанками, поддел-таки носком сапожка всхлипывающего шипуляка и потер желтоватые твердые ладошки.

– Вот накоплю полную меру – и айда в гварды, – негромко проговорил он, наклоняясь к Кукану. – Житуха будет тихая да сытая. Ни тебе холода, ни непокоя. Скорей бы…

Кукан сердито покосился на друга, потом перевел взгляд на шипуляка, бочком уползавшего прочь, процедил сквозь зубы:

– Тебе б все бездельем маяться. Котяра! Не тарабань, услышит кто.

– Не боись! А кабы бездельем, не набрал бы отпоров больше тебя, – поддел приятеля Два Вершка. – Да в заначке у нас еще четверть столько, а?

Кукан сделал страшные глаза, прижал когтистую лапу к бородатой морде росстаника. То, что они в секрете от всех копили отпоры и сносились с Кощевыми незнатями, готовясь оба-два выкупиться вперед всей ватаги, было тайной друзей, и тайну эту следовало беречь крепче крепкого. Матуха, если узнает, не пощадит, в Ныеву падь живьем отправит – таков суровый ватажный закон. Два Вершка деланно зевнул, подмигнул Кукану. Тот в ответ только махнул когтистой лапой и завалился на топчан – спать.

– На волю, на волю… – проворчал Давло, повторяя последние слова матухи и умещая единственную ногу в долбленой колоде, наполненной дегтем. – Оно как будто на воле-то сладко. По мне так уж лучше здесь, при деле, под Кощевой дланью.

Остальные незнати расползлись кто куда, матуха потушила лампу, и теперь только багровые отблески очажных углей освещали логово. Вскоре послышались разноголосый храп и сопение. Тогда забытый всеми шипуляк на четвереньках убрался в свой угол за очагом. Там он свернулся на куче золы и тихо, без слез, заплакал.

В лифте Тамару, потрясенную всем увиденным, мучило множество вопросов: «Как все это возможно? И что тогда – невозможно? Где предел человеческой – и не человеческой – дозволенности? Есть законы природы, есть законы общества. Государственные законы, в конце концов. Но я только что видела нечто, опровергающее все эти законы. Как жить дальше? Как работать? Смогу ли я после всего общаться с Чеканиным, с этим вот старающимся казаться сильнее, чем есть на самом деле, Джимморрисоном? С жуткими существами из блока 07?»

Стеклов, внимательно следивший за Тамарой, взял ее за руку, негромко сказал:

– Ты сейчас в состоянии когнитивного диссонанса. Успокойся. Помнишь, что было написано на одном знаменитом кольце?

И, не дождавшись ответа, улыбнулся собственной шутке:

– «А одно, всесильное, – властелину Мордора!»

Тамара, подумавшая, естественно, о кольце царя Соломона, неизвестно почему вспомнила еще перстень Чеканина, мельком глянула на вымученную улыбку Джимморрисона и с неожиданной злостью вырвала руку.

– Да пошел ты!

– Одно лечим, а другое калечим, – виновато улыбнулся тот в ответ.

– Нельзя же так! – возмутилась Тамара. – Нехорошо…