Страждущий веры

С псарни доносился заливистый лай. Зареченские степи славились табунами резвых и сильных лошадей нарядной золотистой масти. Так их и называли: зареченское золото. Только лорд Тедеску предпочитал охотничьих собак, баловал их и лелеял, даже кормил на порядок лучше, чем собственных слуг.

Спешились. Один Микаш остался в седле. Любое движение отдавалось болью в суставах. Тёмные пятна слепили.

— Эй, чего расселся?! — прикрикнул на него Йорден. — Никто твою работу за тебя не сделает.

— Да, господин, простите, господин.

Микаш сполз на землю и потащил лошадей в стойло. Оступился — ноги совсем не держали.

— Эй, парень, ты чего? — на пороге показался конюший. — Глядите, он же преставится вот-вот!

Засуетились-забегали слуги, лошадей позабирали, хотели отвести куда-то под руки, но Микаш отмахнулся:

— Я в порядке!

Слабость показывать нельзя — ни высокородным, ни даже простолюдинам. Первые за слабость сжирают, вторые — презирают. Жалость делает мужчину ничтожным. Подыхать лучше одному.

Дополз до пустого денника, застеленного чистой соломой, распластался на ней и уснул.

* * *

Пробуждение вышло не из приятных: окатили ледяной водой. Микаш встрепенулся и распахнул глаза. Тело ломило, боль отдавалась пульсацией в голове, мешая думать.

Над Микашем возвышался Олык, немолодой уже камердинер лорда Тедеску. Одевался он всегда аккуратно, в рыже-зелёную ливрею, а волосы гладко зачёсывал назад. Карие глаза в обрамлении глубоких морщин смотрели с усталой тревогой.

— Три дня не могли тебя добудиться. Думали, околел, — заговорил он сухим, подёрнутым едва заметной шепелявостью голосом.

— Да что со мной станется? Как на собаке все заживёт, — отмахнулся Микаш.

— Тогда собирайся живее, милорд зовёт. Он в дурном настроении — ждать не будет.

Лорд Тедеску и в хорошем настроении терпением не отличался. Микаш выпил несколько черпаков воды, чтобы промочить ссохшееся горло, и поспешил к хозяину.

Микаш нашёл его в малом каминном зале на втором этаже. Лорд Тедеску стоял у круглого дубового ствола, на котором лежали распечатанные письма, и беседовал на повышенных тонах с собственным сыном. Микаш замер на пороге и прислушался.

— Маршал Комри пишет, что не может взять тебя командиром звена, — лорд Тедеску вручил сыну одно из писем.

Тот пробежался глазами по бумаге, лицо раскраснелось совсем не от каминного жара.

— То есть как «нет опыта»? — возмущался Йорден, широко раздувая ноздри. — А гыргалицы и эти, как их? Палески! Не стану я рядовым служить, как босяк! Почему маршал Комри не может никого ради меня подвинуть? Я же высокородный, а не абы что!

Йорден скомкал письмо и швырнул в камин.

— Авалорский выскочка — тот ещё самодур, некоронованным королём себя возомнил. Забудь и наплюй. Хоть в его армии и герои все как на подбор, а живут очень недолго. Не для тебя такая служба. — Отец протянул ему серебряный медальон, в каких обычно хранились миниатюрные портреты: — Вот, это гораздо интересней. Совет ордена посватал за тебя дочь белоземского лорда Веломри.

Йорден рассвирепел ещё больше:

— Жениться? Ни за что!

По лицу лорда Тедеску было заметно, что он стремительно теряет терпение.

— Ну уж извини, это приказ. Уж не знаю, кого Совет решил таким образом приструнить, меня или белоземского гордеца, но отказываться нельзя.

— Ох, какая немочь бледная, — покривился Йорден, разглядывая изображение внутри медальона. — Небось даже ухватиться не за что.

— Хвататься будешь за шлюх, а это высокородная леди. Обидишь — её отец тебя в порошок сотрёт. Про крутой нрав белоземцев легенды слагают. И скажи спасибо, что она молоденькая совсем. Такие обычно кроткие и непритязательные, а с возрастом, глядишь, поправится и похорошеет.

— Но я не хочу! Дражен с Фанником старше меня, а о женитьбе не помышляют.

— Они не наследники высокого рода. Породнишься с белоземцами, и тебя не то что во главе звена поставят, целый отряд выхлопочут.

— Но…

— Не смей прекословить. Ступай собираться, завтра поедешь в Белоземье на помолвку.

Йорден закатил глаза и, шаркая ногами, потянулся к двери.

— И почему всего приходится добиваться таким несуразным способом? — вопрошал он в пустоту, пока не столкнулся с Микашем: — Чего пялишься, недоносок?!

Тот посторонился. Йорден удалился, а вместо него в зал забежала старая серая борзая. Колыхались её обвислые от кормления щенят соски. Любимица лорда.

— Эх, Моржана-Моржана, что с нашей молодёжью стало? Совсем жить разучились: ни ума, ни силы нет, — он подозвал собаку и потрепал её за ухом.

Взял из стоявшей на столе тарелки мясную косточку и бросил любимице. Она поймала её в воздухе и принялась с аппетитом обгладывать.

— Чего в углу жмёшься, выходи на свет! — позвал лорд, выпрямляясь в полный рост. Собака распласталась у его ног.

Микаш встал перед ним. Отец Йордена внешностью походил на сына, но был более грузным, с одутловатым лицом. Из растительности сохранились только пышные развесистые усы.