Стражи

— Итак… где библиотека?

Он смешался — хотел дать достойный ответ.

— На читателя ты не похож.

Пришла моя очередь рассмеяться. Если вы в дурдоме не рассмеетесь хотя бы один раз, значит, надо усилить дозу лекарств.

— Как, по-твоему, должен выглядеть читатель? — спросил я.

— Черт, откуда мне знать, такой серьезный козел…

— Билл, слушай, Билл, поверь мне на слово, я очень серьезный парень.

Он все еще никак не сдавался. Неудивительно, что из жителей центральной полосы получаются хорошие фермеры. Он затарахтел:

— Но ты же алкаш, сам признался. Откуда у тебя время читать?

— Между запоями. Когда назюзюкаюсь, я читаю.

— Никогда о таком не слышал. Между попойками я лежу в постели и… умираю.

— Я всегда любил читать. Я многое уже потерял, но за чтение еще держусь.

Он снова закурил и пробормотал:

— Тут не любят, когда читают.

— Господи, да мне на это плевать. Билл, так где библиотека?

— На втором этаже. Ты не сможешь пойти сейчас — после обеда ТТ.

— Что такое ТТ?

— Трудовая терапия. Корзинки делаем.

Только этого мне не хватало. Корзинки делать.

Появились медсестры с подносами лекарств. Я получил свой либриум и сказал Биллу:

— Увидимся позже.

— Но сейчас трудовая терапия!

В моем голосе зазвучал металл:

— Моя терапия — книги.

Я слышал, как Билл пробормотал:

— Первый раз вижу такого странного алкаша.

Книги и все,

что западнее

Книги в моей жизни были всегда. В моей переменчивой судьбе это единственное, что неизменно. Даже Саттон, ближайший друг, однажды воскликнул: «Что это ты все читаешь, парень, еж твою мышь? Ты же был полицейским, черт побери!»

Вот вам ирландская логика в ее лучшем проявлении.

Я тогда сказал ему то, что потом много раз повторял:

— Чтение приводит меня в восторг.

Он ответил со свойственной ему наглой самоуверенностью:

— Чепуха на постном масле.

Как я уже упоминал, мой отец работал на железной дороге. Он обожал книги про ковбоев. В его кармане всегда лежала потрепанная книжка Зейна Грея. Он начал давать их мне.

Мать говорила: «Ты сделаешь из него хлюпика».

Когда она не слышала, он шептал: «Не обращай внимания на мать. Она хочет, как лучше. Но ты продолжай читать». — «Почему, пап?» Не то чтобы я собирался бросить читать, я уже крепко увяз. «Книги дадут тебе возможность выбирать». — «Что выбирать?»

В его глазах появлялась мечтательность: «Свободу, сынок!»

Когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне библиотечный абонемент. Мать — клюшку. Потом она часто пользовалась ею, чтобы выбить из меня дурь. Вообще-то я играл в ирландский хоккей с мячом. Иначе взяли бы меня в полицию? Нигде так не ценят хороших хоккеистов.

Абонемент дал мне путевку в жизнь. В те далекие дни библиотека находилась в здании суда. Суд внизу, книги наверху. Каждый раз, когда я ходил в библиотеку, я с открытым ртом в восторге таращился на полицейских. Две нити в моей судьбе переплелись.

Одно буквально привело к другому. И я так и не смог избавиться от этого влияния, как бы ни складывалась моя жизнь.

Начал я с Роберта Луиса Стивенсона и Ричмала Кромптона. Уверен, что так и читал бы все без разбору хаотично и постепенно это мне надоело бы, если бы не старший библиотекарь Томми Кеннеди. Высокий, худой, не от мира сего. В мои первые визиты в библиотеку он смотрел на выбранные мною книги, хмыкал и записывал их в формуляр.

В один из самых мокрых и темных вторников он подошел ко мне:

— Думается, нам стоит организовать твое чтение.

— Зачем?

— Хочешь, чтобы книги тебе надоели?

— Нет.

Он посоветовал мне почитать Диккенса. Без особых эмоций, осторожно начал знакомить меня с классикой. Каждый раз делал это тактично, так, что мне казалось, будто я сам выбирал эти книги.

Позже, в подростковом возрасте, когда все менялось, он познакомил меня с детективами. И я продолжал читать.

Еще он откладывал книги и потом давал мне целую стопку, где были:

поэзия

философия

и главная приманка —

американские детективы.

Я превратился в библиофила в истинном смысле этого слова. Я не просто любил читать — я обожал книги. Я наслаждался их запахом, переплетом, печатью и ощущением тяжести тома в руке.

Отец сделал мне большую книжную полку, и я стал расставлять книги по алфавиту и жанру.

Еще я совсем отбился от рук. Играл в хоккей, пил сидр, почти не ходил в школу. Но, вернувшись домой, смотрел на свою библиотеку, и на сердце теплело.

Поскольку мне нравились вид и ощущение веса тома, я начал читать толстые книги. Так постепенно я пристрастился к поэзии. В моей жизни не было поэзии, но я мог взять книгу и почитать.

Я никогда никому не сказал ни слова обо всем этом. Упомяни о поэзии на нашей улице — останешься без яиц.

Отец часто останавливался перед полкой с моими книгами, которых становилось все больше, и говорил: «Такой библиотекой можно гордиться».

Мать злилась: «Забил ему голову этой ерундой. Так и хочется за аренду предложить вместо денег эти книжки».

Отец смотрел на меня, и я одними губами произносил: «Она хочет, как лучше».

Потом, уже лежа в постели, слышал, как она разоряется: «Еще скажи, что можно есть эти книги! Хотела бы я посмотреть, как ты на них купишь кусок хлеба».