Стражи

— Правда, Джек, ты не против? Она обожает розы… обожала. Никак не привыкну к прошедшему времени. Как я могу говорить о ней в прошлом, это же ужасно! — Она осторожно положила розы и села около креста. — Я собираюсь вырезать на камне одно слово: ПОЭТ. И все. Ей так хотелось стать поэтом.

Я не знал толком, как положено себя вести на кладбище. Встать на колени? Тут я понял, что Энн разговаривает с дочерью. Тихие, еле слышные звуки, которые отзывались в самой глубине моей души.

Я попятился. Пошел по дорожке и едва не столкнулся с пожилой парой. Они сказали:

— Дивный день, верно?

Господи. Я все шел, пока не оказался у могилы своего отца. Сказал:

— Пап, я здесь случайно, но разве все мы не попадаем сюда случайно?

Я был явно не в себе. Видел бы меня Саттон! Он силком заставил бы меня выпить. На могиле стоял камень — это было хуже всего. Полный конец, больше никаких надежд. Простой крест лучше, он по крайней мере временный.

Подошла Энн:

— Твой отец?

Я кивнул.

— Ты его любил?

— Господи, очень.

— Какой он был?

— Знаешь, мне никогда не хотелось быть таким, как он, но я не возражал бы, если бы люди относились ко мне так же хорошо, как к нему.

— Где он работал?

— На железной дороге. В те времена это была совсем не плохая работа. Вечером, часов в девять, он надевал свою фуражку и шел выпить пива. Две кружки, не больше. Иногда он вообще никуда не ходил. Проверить, алкоголик ли, легко: можешь ограничиться двумя кружками или нет. Вот я, например, буду терпеть целую неделю, а потом выпью четырнадцать кружек в пятницу.

Она неуверенно улыбнулась.

Говорить пришлось мне.

— Когда я поступил в полицию, он ничего не сказал, только: «Смотри не спейся». Когда меня оттуда вышвырнули, сказал: «То, как тебя уволили, идет тебе больше, чем былые заслуги». Еще раньше, во время учебы в Темплеморе, один инструктор заявил: «Судя по всему Тейлор из тех, у кого яркое будущее позади». Еще тот шутник. Он сейчас советник премьер-министра, так что, можно считать, получил по заслугам. Мой отец обожал читать, всегда разглагольствовал по поводу силы печатного слова. После его смерти меня на улице остановил один мужик и сказал: «Твой отец был настоящий книгочей». Мне надо было выбить эти слова на камне. Ему понравилось бы. — На этом я выдохся. Но в голове вертелась еще пара мыслей, и я добавил: — У меня друг есть, Саттон. Он когда-то носил футболку с надписью:

ЕСЛИ ВЫСОКОМЕРИЕ — БОЖИЙ

ДАР, ОСТЕРЕГАЙСЯ СВЯЩЕННОГО

ГОРОДА

Энн не поняла и прямо сказала:

— Не понимаю.

— Ты и его не поймешь. Я и сам, наверное, его не понимаю.

Энн спросила, не хочу ли я зайти к ней домой, посмотреть, как она живет. Я ответил:

— Конечно.

Она жила в Ньюкасл-парк. Прямо рядом с больницей. От морга ведет проезд, он называется Путь к Мессе. Вряд ли я смог бы часто по нему ходить.

Дом оказался современным, светлым, чистым и удобным. Обжитым. Она сказала:

— Заварю чай.

Что и сделала. Она вернулась с подносом, на котором возвышалась куча бутербродов. Старомодных, настоящих, с хрустящим хлебом, толстым куском ветчины, маслом и помидором.

— Выглядит аппетитно, — заметил я.

— Я покупаю хлеб у Гриффина. Всегда свежий.

После второй чашки чая я сказал:

— Энн, мне надо с тобой поговорить.

— Ох, как зловеще звучит.

— Насчет расследования.

— Тебе нужны деньги? У меня есть еще.

— Сядь. Мне не нужны деньги. На меня тут… вроде с неба свалились, так что не волнуйся. Слушай, если я скажу, что человек, виновный в смерти Сары, умер, тебе этого будет достаточно?

— Что ты имеешь в виду? Действительно умер?

— Да.

Она встала:

— Но ведь никто не знает. Я что хочу сказать — все продолжают считать ее самоубийцей. Я не хочу, чтобы ее друзья и люди в школе так думали.

— Ладно.

— Ладно? Что это значит, Джек? Ты можешь доказать правду?

— Не знаю.

Это означало, что придется приняться за Плантера. Если бы она согласилась на мое предложение, я мог бы оставить его в покое.

Я так думаю.

Но Саттон точно не собирался снять его с крючка, так что, видимо, и у меня выбора не было.

У меня нет никаких моральных

принципов, просто я живу

с оголенными нервами.

                                                    Фрэнсис Бэкон

Позже мы легли в постель. Я ужасно нервничал. Признался:

— Наверное, я никогда не занимался любовью на трезвую голову.

— Поверь мне, будет только лучше.

Она оказалась права.

Около полуночи я оделся, а Энн спросила:

— Может, останешься?

— Пока нет.

— Ладно. — Она вылезла из постели и исчезла. Через несколько минут что-то принесла. — Я хочу, чтобы ты на это взглянул.

— Хорошо.

— Это дневник Сары. — И протянула мне книжечку в розовом кожаном переплете.

Я отшатнулся:

— Господи, Энн, я не могу.

— Почему?

— Не могу читать дневник молодой девушки. Это нехорошо.

— Но почему? Ты сможешь понять, какая она… какая она была. Пожалуйста.

— Господи, мне совсем не хочется это делать.

Не мог же я ей сказать, что ничто не потащит меня к бутылке с такой силой, как это. Влезть в мысли молодой умершей девушки.

Энн все еще держала в руках дневник.

Я сказал:

— Попробую. Не обещаю, что смогу, но попытаюсь.

Она обняла меня, поцеловала в шею и прошептала:

— Спасибо, Джек.