Стражи белых ночей

– Зачем нам городская голова? – спросила ящерица, вынырнув из-под его копыт.

– Мы же решили спрятаться? – поддержал ящерицу Заяц и опять затрясся.

– Нам не обойтись без помощи людей. Кто-то должен понять, что с нами случилось, – ответил Пьетро, глядя на почти слившееся с землёй юркое существо, которое он чуть было не раздавил.

– Люди давно не верят в сказки, Пьетро, – сказал Мельп. – Им никогда не догадаться, что мы просто ожили.

– Да, – это было первое слово, произнесённое Верблюдом с того момента, как звери оказались в убежище.

– Да, – повторил Верблюд и смачно выплюнул очередную порцию жвачки. Его любимый чертополох рос вдоль стены дома.

– Надо им как-то намекнуть, – заволновался Терп и даже начал пританцовывать. Ящерица опять чудом не попала под копыта.

– Художники, скульпторы, поэты догадаются, – авторитетно заявил Тал.

– Вот, вот, вся надежда на интеллигенцию, – заголосил Чижик-Пыжик, прямо в ухо второму флегматичному быку. Тот в ответ только тряхнул тяжёлой головой.

– Надо обратиться к рабочему классу. С воззванием, – медленно произнёс Конь Чапаева.

– На каком языке, позвольте спросить, вы к ним обратитесь? – зло лязгнул зубами лев Ростовский. Настроение у Ростовского было хуже некуда. Последние два часа у него очень болел хвост, перебитый ещё в войну осколком артиллерийского снаряда. Конечно, хвост был отреставрирован, но оказалось, что старые раны у скульптур болят, как у людей. Чувствовать боль было настолько непривычно, что лев просто места себе не находил. Во сне он стонал (это его стоны так напугали Зайца), а после пробуждения ходил по лестнице с одного этажа на другой, рычал и, время от времени, лязгал зубами. Его брат-близнец Лобанов был лишён этой возможности: другим осколком ему во время блокады повредило челюсть.