Стражи Красного Ренессанса (СИ)

Город — герой, город Вечной славы, город Бессмертных так и оставался несбыточной мечтой. Иногда Джохару казалось, что он специально бессознательно избегает встречи со Сталинградом. Может быть, город являлся для него чем-то вроде священных рощ каких-нибудь доисторических народов, куда можно было прийти лишь с одной целью — умереть. А может сегодня — именно такой день. Страж не спеша преодолевал ступеньку за ступенькой. День выдался ясным. Легкий ветерок нес музыку Шумана, и тополиные листья шелестели в такт мелодии. Джохар медленно поднимался к заветной цели. Скоро он окажется на Площади Стоящих насмерть. Страж видит каменное изваяние. А над ним на фоне нереально чистого, голубого неба возвышается грандиозная, приводящая в неистовый трепет фигура женщины с обнаженным мечом. Кажется, одежды ее трепещут на ветру, а сама Она застыла в немом крике, призывающем к решающей битве со Злом.

"Богиня, — мелькает шальная мысль, — Богиня, ведущая к Победе и Вечной славе".

Музыка усиливается, разрастается, заполняет Джохара вместе со звенящим свежестью воздухом. Стража охватывает эйфория, безмерное ликование. Ради этого стоит жить и ради этого можно умереть! Вот он Советский Асгард, элизиум для бесстрашных…

Махмудов смотрит на Богиню и видит, как голова ее поворачивается. И она произносит:

"Гражданин!"

— Гражданин… гражданин! — донеслось до Джохара.

Страж открыл глаза. Перед ним стояла вежливо улыбающаяся стюардесса.

— Толмачево, гражданин. Пассажиры уже покинули салон. Все кроме вас.

— Какое Толмачево? — не сразу сообразил Джохар.

— Толмачево, Новосибирск, — не меняясь в лице, произнесла улыбчивая стюардесса.

В ушах затухающим эхом все еще слышались "Грезы" Шумана, щеки все еще помнили ветерок, играющий с тополиными листьями, сердце все еще переполнялось безмерной радостью, но разум уже находился в ином месте. Разумеется, никакого Мамаева Кургана Махмудов не посещал. В Сталинграде у него было только два часа до рейса.

— Спасибо, — сказал он, отстегивая ремень безопасности.

Махмудов не имел привычки рефлексировать и разбираться в своих переживаниях и эмоциях. Стражей учили быстро ставить диагноз собственным психическим состояниям подобно опытному врачу, знающему все секреты человеческого тела. Учитель литературы из спецшколы любил говорить, что рефлексия — это удел недоношенного русского интеллигента, который похож на публичную женщину, изображающую из себя девственницу и напряженно раздумывающую под кого лечь: местного барина или заезжего лондонского франта. В конце концов, с угрызениями совести и непередаваемыми муками на лице она дает обоим, ибо такова природа шлюхи, ибо никаких других перспектив, кроме как исполнение чужих извращенных желаний русский интеллигент не знает и не хочет знать.

А еще Джохар запомнил педагогическую формулу, которую также часто любил повторять учитель литературы: "Больше Чехова, меньше Достоевского и никакого Солженицына". Оно и не удивительно: ведь Чехов был врачом, Чехов умел ставить диагнозы, Достоевский являлся раскаявшимся вольнодумцем, из-за этого Достоевский любил рефлексировать, и, значит, толку от него на порядок меньше, а Солженицын…

Кем был Солженицын, Махмудов не знал и, если честно, не хотел знать. Какой-то писатель столетней давности. Сильно раздутый в прошлом, малозначимый в настоящем и бесполезный в будущем. Можно, конечно, хоть прямо сейчас через телефон посмотреть в ультранете, кто это такой. Можно даже найти его какую-нибудь книжку и почитать в электронном или заказать в бумажном виде. Но зачем? История явственно показала, что рефлексия и способность к действию — две вещи несовместные. Гамлетовские дилеммы в стиле "быть или не быть" ведут к неизбежному поражению. Тут только два выхода: либо ты живешь и действуешь, либо читаешь всякую ересь и размышляешь о судьбах родины без способности что-либо предпринять, без всякого мужества хоть что-нибудь сделать во имя собственных убеждений. А стражи должны уметь ставить диагнозы, а не размазывать сопли по операционному столу.

Вот и сейчас Джохар решил, что сон его связан с бессознательным страхом. Его вызвали на задание, о котором он ничего не знает. Возможно, он двигается навстречу смерти. Возможно, дни его сочтены. И нет ничего хуже, как недостойно принять свою судьбу, струсить, отступить, предать. Таким не место в залах Славы. Именно поэтому он всегда подспудно находил тысячи причин, чтобы отказаться от посещения Мамаева Кургана. Он боялся сглазить, боялся оказаться недостойным.

В зале ожидания, неожиданно вынырнув из-за пальмы, к Джохару подошел высокий широкоплечий мужчина, одетый в классический костюм черного цвета.

— Джохар Ренатович Махмудов? — спросил он, учтиво улыбаясь и буравя предельно жестким взглядом стража.

Если неизвестный точно знает твои имя, отчество и фамилию, значит, он, скорее всего, не из милицейских структур, не из военных и не из Комитета Общественной Безопасности. Значит — это коллега по цеху.

— Да, — сказал Махмудов.