Стражи Студеного моря

— Высокое доверие оказано вам, Михаил Григорьевич, и всей команде «Вайгача», — говорил замдиректора. — Двадцать тысяч рублей перечислила MPC за этот капроновый дрифтер! Сто пятьдесят килограммов капрона, товарищи, это надо понимать! Пять лет мы просили в управлении морлова капроновые сети и вот получили! Большое событие в нашей жизни, это надо ценить, товарищи! Нашу первую капроновую сеть мы даем, Михаил Григорьевич, тебе, как лучшему капитану-промысловику! А кому много дается, с того, это, много и спросится!

Жена Плицына, еле сдерживая смех, считала, сколько раз замдиректора скажет «это».

Тараканьи усы замдиректора, когда он говорил, поднимались и опускались.

Щелкунов, сложив руки на животике и наклонив голову, слушал замдиректора с выражением благоговения на лице.

В избе было жарко. Гости пили пиво, утирались полотенцем, лежащим на коленях. Стол был уставлен всякой снедью. Здесь и рыбники (запеченные в тесто целые рыбины), и семга душистая, и зубатка парового копчения, маринованные сельди щелкуновского приготовления, пироги с палтусом, шаньги со сметаной, ягодники с морошкой, мясо, нарезанное крупными ломтями, с лавровым листом и перцем — словом, угощение славное!

А замдиректора все говорил:

— И хотя капроновая нитка высокой прочности, но обращение требует деликатное. Беречь это добро надо. Государство тебе доверило— оправдай это…

— Ур-ра! — крикнул Тимка и, звякнув своим бокалом о бокал начальства, выпил.

Пиво пилось легко, хмель забирал не сразу, исподволь.

Щелкунов вертелся возле сети, словно курица возле насеста, и кудахтал:

— Экая сеть! Богатство! Рыбаки-то все лопнут от зависти! Ну, селедка, держись! Теперь бы только с косячком потрафило. Вот это сеточка! Ай да заместитель председателя, ай да уважил, удружил!! — Щелкунов сети щупал, тянул на разрыв, только что на зуб не пробовал.

— Ты бы, Глафира, спела, — попросил Вергун.

Она только глаза на него повела да углами губ улыбнулась.

— Спела бы, Глафира Игнатьевна! — попросила Щелкуниха.

Тимка взял в руки тульскую трехрядку и, перебирая лады, вопросительно посмотрел на Глафиру.

Глафира запела. Догоняя ее, мотив подхватил Тимка. Голос у нее был низкий, грудной.

Вдали горит свечой маяк.

Скользит вода, плеща,

Прощай, любимая моя,

Далекая, прощай!

Не дрогни долго на ветру,

Прижав ко лбу ладонь.

Погаснет тлеющий, как трут,

В далекой тьме огонь.

Корабль плывет, плывет легко,

А ночь, как из стекла,

Круглеет на небе луна

Сквозь хмурь и облака…

У самой матицы под бумажным синим абажуром горела лампа, ее тусклый свет пульсировал в такт ударам движка поселковой электростанции. В порту посвистывал маленький буксир. Было слышно, как бьются о пирс волны прибоя. В избе все молчали. Даже Щелкунов, прислонившись к столу, на котором лежала сеть, слушал песню, закрыв глаза.

И вдруг, озорно растянув меха, Тимка заиграл плясовую. Валентина вихрем сорвалась с лавки и, упершись руками в бедра, сперва прошлась, притопывая дробью, по звонким половицам, затем запела:

Пароход идет «Анюта»,

На нем крашена каюта.

Пароход идет парами,

Печка топится дровами.

Тимка, перебирая лады гармоники, вышел на середину и, приплясывая, зачастил:

В море чаечка летает,

Золотые крылышки.

Не сошел бы с парохода,

Завлекает милочка!

Стоя к гармонисту спиной, Валентина притопывала каблучками, пристукивала, а как кончил он петь, выбежала вперед:

Дуй-ка, ветер-ветродуй,

Дуй-ка, ветродуечка!

Дроля нынче на путине,

А я дома, дурочка!

Тут и пошло веселье. Щелкуниха сплясала русскую. Пели хором веселые песни. Заместитель председателя MPC танцевал с Валей бальные танцы. Капитан «Акулы» затянул «Шотландскую застольную» (он эту песню с пластинки выучил), мотив подвирал, но пел — куда там Шаляпину! — раза в два погромче будет.

Разошлись не поздно; утром «Вайгач» уходил в море, однако после хмельного пива гости по лестнице сходили с опаской.

Проводив гостей, Вергун разделся и лег в постель. Сделав вид, что спит, он незаметно наблюдал за Глашей. Ходила она по избе неслышно, сняв сапоги, в шерстяных носках. Убирая со стола, что-то мурлыкала себе под нос. Грудь у нее была высокая, голова маленькая, волосы темные, стянутые в узел на затылке, платье из шелка, поверх него она фартук повязала. Дело в руках Глаши спорилось, как-то красиво она все делала. Любил Вергун на Глафиру смотреть, когда она работала по дому.

Утром чуть свет пришел за капроновой сетью Щелкунов с матросом. Собрал он со стола сеть, матрос у порога разжег охапку принесенного с собой можжевельника. Густой и почему-то навевающий грусть дымок потянул в дом. Щелкунов держал над костром сеть, что-то шепча и приговаривая.

— Дурак ты, Щелкунов! — беззлобно бросил Вергун, собираясь в море.

— А вот поглядим, дурак или поумней вас будет! — огрызнулся Щелкунов.

Поймав на себе осуждающий взгляд Глафиры, Вергун, оправдываясь, сказал:

— Видишь, Глаша, в народной примете смысл есть — поморы сеть дымом курили, из белой нитки она была вязана… Чтобы рыба ее не видела. Эта сеть крашеная. Выходит, глупость одна…

— Обычай не рокан[12] —с плеч не скинешь, — мягко, но с укоризной сказала она.