Стражи забытого Предела (СИ)

   Рдяные отсветы на небе сменялись серостью. От деревни донёсся хриплый крик петуха - последний за день, знаменующий отход ко сну. С тонким свистом мимо пронеслась тень рукокрыла, вылетевшего на вечернюю охоту за мошкарой. В просвете деревьев вдруг предстал совсем чёрный силуэт горы, в самом деле, похожий на горб некоего древнего исполина, навеки уснувшего в этом месте. Шкура его поросла лесом, и люди устроили себе в этом лесу жильё.

   Ули передёрнул плечами, теперь радуясь своей тёплой накидке.

   - Ступай домой, - сказал он. - Ты босая, ещё заболеешь.

   - Ещё чуть-чуть провожу и пойду. А до Чёрной Ямы отсюда далеко?

   - Что ты всё заладила... Я не знаю. Может, и вовсе нет никакой Ямы. Ею только непослушных детей пугают.

   Они прошли ещё немного, когда Амми остановилась и предложила:

   - Давай я отдам тебе клык, а?

   - Незачем, - покачал головой Ули. - У старейшины оберег гораздо сильнее твоего. Он всех нас защитит.

   - Да... Смотри, там тоже остановились. Наверно, тебя ищут.

   Мужчины встали среди деревьев. Принялись оглядываться. Когда увидели их двоих чуть поодаль, все разговоры стихли. А кривоглазый Шуко, что жил бобылём на другом конце деревне и плёл корзины, сказал:

   - Девчонка идёт за нами - быть беде.

   - Не говори ерунды, - оборвал его дед, вместе с отцом выходя вперёд. - Она ещё маленькая, глупая. Не понимает.

   - Двенадцать лет. Уж скоро девкой станет, - пробурчал Шуко, тыкая в Амми пальцем, будто другие её не видели.

   Шуко слыл грозой немногочисленной деревенской детворы. Он запросто раздавал оплеухи, а то и такие словца, за которые потом матери костерили на чём свет стоит самого старика. А ещё говорили, что он может сглазить, потому без нужды с ним никто не общался.

   Амми покосилась на Шуко исподлобья, словно он как-то обозвал её. Негодование колыхнулось и в Ули. Ему от старика не доставалось уже несколько лет - прошёл тот возраст. Но обижать сестру он не даст, пусть даже и...

   - Тихо, - взял слово старейшина. Не самый старый из стражей, но самый знающий. Тамир единственный в деревне учился в городе, умел читать и владел письмом. Он хранил летописи, составленные прошлыми старейшинами, знал историю их земли и их службы, знал лучше всех всё, что относилось к ритуалу. Оглядев брата с сестрой, он произнёс: - Пока она не способна дать жизнь - она лишь дитя. А Бог завещал нам, что дети - радость жизни, от них не может быть зла.

   Со старейшиной спорить никто бы не стал. Тамир пристукнул своим устрашающим посохом, что-то шепнул отцу с дедом. И те пошли к Ули и Амми. Сумерки сгущались, стволы буков казались в них нагромождением мрачных колонн, подпирающих меркнущий небосвод. Лица едва различались и с десяти шагов, сделавшись лишь белёсыми пятнами.

   Ули попытался отстранить сестру себе за спину, подталкивая её, чтобы скорее бежала домой и не ждала, пока подойдёт отец. Но та упёрлась, вцепившись в его накидку обеими руками. Ничего не говоря, дед крепко сжал локоть Ули.

   - Ступай к старейшине и не отходи от него, - велел отец, а затем добавил уже Амми: - А ты возвращаешься со мной к матери. Получишь у меня розги - давно пора!

   Амми отпустила брата. Губы у неё задрожали, но плакать она не стала. Отец подхватил её на руки и быстро понёс вниз по тропе обратно к деревне.

   - Я скоро, - бросил он на ходу деду.

   А Амми шепнула Ули:

   - Ты только возвращайся обязательно! А то без тебя будет совсем скучно.

   Ули хотел что-то ответить, но его уже тянули прочь. Склонив большой горбатый нос к самому его уху, дед прошамкал:

   - Смелее, на тебя смотрят. Все очень надеются, что ты смелый и выдержишь ритуал. Они только надеются, а я это знаю. Главное помни, о чём я тебе говорил.

   - Я помню.

   Мысли вдруг стали какими-то рваными, прыгающими с одного на другое. Отчего-то именно сейчас вспомнилось, как прошлой ночью он лежал без сна и думал о том, что с ним случится, если он всё же обернётся на ритуале. Если он умрёт, то куда улетит его душа: в Райские Кущи или её сразу затянет в Преисподнюю? Или куда-то ещё, что совсем непредставимо? Потом ему вспомнились стеклянные глаза козла, которого вместо отца теперь вёл Шуко, и как тот упирался, не желая уходить со двора, словно поняв, куда и для чего его тянут... И глаза матери, когда они выходили из дома. Как она опускалась на колени, собираясь молиться за ним всю ночь...

   Старейшина взял его холодную мокрую ладонь в свою сухую и шершавую. И они продолжили подъём в гору. Тропа петляла между древесных стволов. Теперь те казались Ули колоннами огромного храма - храма самой Природы. Сумрак поглотил их. Мальчик слышал в нём лишь шарканье множества ног и стариковское покашливание. И ещё своё шумное дыхание.