Стражники среди нас

Хотя Витя и Рома в последние годы жили в Израиле, папа почти не виделся с ними. Мальчики располагали свободным временем только по субботам, им хотелось поразвлечься, оттянуться, сходить с девушками на дискотеку, а строгий религиозный шабат в скучном Иерухаме плохо отвечал этим целям. Отец же был слишком занят, чтобы ездить в гости, тем более на пограничные Голаны, где служил Виктор. Ромку он еще изредка встречал, бывая в Иерусалиме, потому что младший брат учился в знаменитом на всю страну столичном интернате.

В начале их московской жизни мама пыталась получить с отца какие-то деньги, посылала ему письма с подробным описанием московской дороговизны и перечислением расходов. Дети росли, им нужна была одежда, особенно зимняя, без которой они привыкли обходиться в пустыне, их хотелось вкусно кормить, водить в театры и музеи… На эти послания, уходящие в далекий Иерухам с оказиями, папа отвечал короткими записками одинакового содержания: пусть дети возвращаются, здесь у них все будет. Эти записки, наспех нацарапанные на листочках из блокнота, с неизменной аббревиатурой, означающей «С Божьей помощью», в правом верхнем углу, маме передавали в еврейском культурном центре на Малой Бронной. Потом она оставила эту затею, поняла ее бессмысленность, и переписка оборвалась. По закону алименты ей не полагались как «взбунтовавшейся жене», которая сама оставила мужа. Хороший адвокат мог бы это положение оспорить, но хорошие адвокаты стоили больше, чем все алименты, которые мама могла бы отсудить.

Как Юля узнала впоследствии, папа сам сидел без денег. И происки его новой, «правильной» жены, статной марокканки Захавы, были тут ни при чем. Просто раввинский сан в том двусмысленном положении, в которое поставила Арье Черняховского бывшая супруга, обошелся очень дорого. Да и став раввином, папа долго прозябал без гроша, перебиваясь ненавязчивой помощью многочисленной Захавиной родни. Так продолжалось бы вечно, если бы никому не известный рав Черняховский каким-то чудом не оказался рядом с миллиардером Борисом Бараевым.

— Юдит, у тебя муж еврей? — это был первый вопрос, который он ей задал еще по телефону. И, услышав недоуменный, но утвердительный ответ, предложил встретиться.

Юля помнила папу худым, ссутуленным, вечно погруженным в огромные тома священных книг и комментариев, одетым, согласно ортодоксальной традиции, в потрепанные черные костюмы с чужого плеча. Теперь он разительно переменился — правда, костюм остался черным, но был хорошо сшит и даже производил впечатление сдержанной роскоши. Добротная черная шляпа, золотая булавка в галстуке, золотые часы, зеркально начищенные ботинки — все говорило о том, что Арье Черняховский на жизнь не в обиде. Особенно же красноречиво кричали об этом его самодовольное, улыбающееся лицо и неожиданно появившиеся в его фигуре округлости: небольшой плотный животик и слегка припухлые щеки, обрамленные аккуратно подстриженной черной бородой, ничуть не похожей на прежнюю взъерошенную «мочалку». От сутулости не осталось и следа, держался он теперь прямо, даже несколько откинувшись назад и выпятив живот как символ своего благополучия.

Впрочем, Юлин живот, конечно, привлек больше внимания. Папа благосклонно скосил на него глаза, поинтересовался, когда ожидается младенец, подробно выспросил, чем занимаются Юлин муж и она сама, и на прощанье небрежным жестом вручил ей триста долларов. Беседовали они на скамеечке неподалеку от маленького, словно игрушечного памятника Шолом-Алейхему. Время от времени по Малой Бронной в сторону еврейского культурного центра проходили мужчины в таких же, как у рава Арье, черных костюмах, женщины и девушки в прямых юбках до пят. Они оживленно переговаривались на иврите, и Юле казалось, что она находится не в центре Москвы, а в одном из престижных религиозных кварталов Иерусалима.

Из скудных объяснений отца она поняла, что в Москве он находится по делу, связанному скорее с бизнесом, чем с религией (папа — бизнесмен?), и работает теперь с небезызвестным Бараевым. Ей эта личность действительно была небезызвестна — все-таки Юля закончила в Москве еврейскую школу, и какие-то слухи о выдающихся евреях нашей эпохи до нее доходили. Но большинству москвичей имя Бориса Бараева говорило так же мало, как коренным израильтянам — фамилия русского олигарха Владимира Лебяжьего, тихой сапой скупившего контрольные пакеты крупнейшей израильской газеты и второго по значению телевизионного канала. В то же время у себя на родине, в Израиле, Бараев был такой же притчей во языцех, как Лебяжий в России, хотя деятельность обоих давно распространилась за границы родной страны. Разница была в том, что Лебяжьему в свое время пришлось бежать за рубеж от преследований российских властей и правоохранительных органов, а Бараев до сих пор имел незапятнанную репутацию по всему миру.