Стражница

«И потом, координатор какой-то нужен», – стояли в нем слова жены. Они возникали и возникали в его сознании подспудной надеждой, что все разрешится благополучно и он сможет продолжить дело, которое начал. Хотя, рассуждая трезво, он знал: он им не нужен. Никому. Ни одному. Он выпестовал их – сам не желая того, – научил жить на воле, и почему молодые азартные волчата, дорвавшиеся до свободной жизни, обязаны пожалеть старого сивого волка? Он им теперь лишь мешал, они должны были растоптать его. Разве что какое-то чудо… Странным образом, пересиливая трезвое знание, в нем жила некая непонятная надежда именно что на чудо. Сколько раз за эти последние годы он был на таком краю, что казалось – не удержаться, и всякий раз происходило словно бы некое чудо, и он спасался!..

Никогда за все эти последние годы не было у него таких пустых, бессмысленных дней, как сегодня. Бодрость, полученная им утром от рук массажиста, ушла из него, словно вылилась вода из продырявленного сосуда, и он чувствовал себя таким же усталым и разбитым, как после дней форосского заключения.

Но когда в назначенное время он вышел в подготовленный для встречи с журналистами зал, он выглядел – с несомненностью было известно ему о себе, – как всегда, бодрым, хладнокровным, уверенным, как бы всем на свете довольным – образ, который он создавал всю свою жизнь, а особенно эти последние годы, когда пришлось жить на виду и напоказ. Софиты ярко светили, теле– и кинокамеры тотчас зажужжали, фотокорреспонденты стрекозино защелкали своими длиннобъективыми аппаратами. Просто корреспонденты, сидевшие полукругом на стульях, взяли перед собой наизготовку диктофоны. Ему было приятно все это. Он осознавал свою слабость к пресс-конференциям. Осознавал, посмеивался над нею и прощал ее себе. Наверное, истоком ее являлась школьная мечта стать актером. Какой бред: он – и актер. Этого только не хватало: действительно сделаться им.

Конференция была в полном разгаре, он отвечал на очередной вопрос, когда вдруг словно бы лопнуло что-то со звоном вокруг него. Как бы некая полая сфера: треснула и распалась на части.

Он запнулся и огляделся. Журналисты с недоумением тоже заоглядывались.

– Что это? – спросил он.

Что, о чем речь, что такое, побежало по залу.

– Что случилось? – оказался около него первый помощник.

– Вы что-нибудь слышали сейчас? – спросил он.

– Нет. Что? Прямо сейчас? – тревожно переспросил помощник.

Он понял. Этот звук он уже слышал однажды. Тринадцать дней назад. Это произошло, высчитал он позднее, как раз в то время, когда трое из выпущенных им на волю молодых волчат, собравшихся в лесной резиденции одного из его предшественников, подписали договор, перечеркнувший всю его работу последних недель. А и не только недель. Тогда их было трое, теперь их было одиннадцать. Ему стало не по себе. Нечто мистическое почудилось ему во всем этом.

– Простите! – поднялся один из корреспондентов. – Вы недоответили. Уточняю вопрос, который был задан.

– Одну минуточку! – запрещающе подняв руку, попросил он. И сказал склонившемуся к нему помощнику – так, чтобы звук не попал в микрофоны: – Позвони туда. Узнай, что там.

Помощник вернулся минут через десять. Лицо его было похоже на скомканный бумажный лист.

– Ну, в общем, вот так, – свернул свой очередной ответ он и поманил помощника пальцем: подойди.

Помощник подошел и положил перед ним на стол листок из своего именного рабочего блокнота со скоро нацарапанными на нем двумя десятками слов. «С образованием Содружества… – схватили глаза начало. И конец: – …прекращает свое существование».

– Все, спасибо. Благодарю за внимание. Будем считать нашу встречу законченной, – сказал он, поднялся и пошел к выходу из зала. Помощник шел следом за ним.

Выйдя из зала, он остановился и снова перечитал текст, принятый помощником по телефону, сверху над текстом было написано: «Декларация». «Прекращает свое существование», – прозвучали в нем, как произнесенные кем-то чужим, последние ее слова. «Прекращает… свое существование…»

Он молча отдал листок помощнику и пошел по коридору. Зайдя к себе в кабинет, он целенаправленно прошел к рабочему столу, сел в кресло – и обнаружил, что не знает, для чего он сел за него, не знает, что делать. Чего никогда с ним за этим столом не случалось.

Тогда он снял трубку и нажал кнопку вызова домашнего телефона.

– Я слушаю, – тотчас, словно ждала у телефона, сняла там трубку жена.

– Зови их к шести часам, – сказал он. – К шести я приеду.

– Что у тебя? Что они? – спросила она тревожно.

– Жить будем, не беспокойся, – сказал он. – Все, больше не могу, занят очень. – И положил трубку.

Положил – и на миг странное видение овладело им: он стоял на некоей пыльной, разбитой проселочной дороге, крутившейся среди полей, озер, лесов и холмов, но он не видел ее, он лишь знал откуда-то, что стоит на такой дороге, а видеть ее не мог: он был незряч, слеп абсолютно и не понимал, что ему делать.