Стрекоза для покойника

– Сделай сейчас. Кондратьич, собери нам припасов в дорогу!

Домовой появился прямо из воздуха. Глядя вдаль, схватился за обросшие кудрявой бородой щеки и покачал головой.

Из-за забора поднялся, будто всплыл с глубины, туман. Странный, седой и вязкий. Но через преграду перебраться не смел – клубился над ней, будто гневался.

– Сколько их? – спросил Гаранин домового.

Тот прищурился.

– Пятеро. Резво шагают, собаки! Видать, кто-то сильный их гонит!

Яр выругался, посмотрел на растерянного Димыча и испуганную Луку и вдруг рявкнул:

– Вы еще здесь? Быстро наверх!

Алуся отчаянно зевала и терла глаза – здешний наполненный кислородом воздух с непривычки валил с ног.

Пока Димыч вводил ей в катетер лекарства, Лука и Михал Кондратьич приготовили бутерброды, большой термос с кофе и маленький, с чаем, для девочки. Яр, появившийся из подсобки, выглядел непривычно. Одет был в черную водолазку и штаны цвета хаки со множеством карманов. На плечах крест-накрест – кожаная перевязь, на которой за спиной крепились скрещенные клинки. На ногах берцы, но не те, что носил каждый день. Другие – окованные стальными пластинами, с шипастыми голенищами. Судя по виду, весили они немало. Лука смотрела на него во все глаза и ощущала, как от страха сбивает дыхание. Потом покосилась на Алусю, ради нее взяла себя в руки, хотя девочка вела себя как ни в чем не бывало.

Гаранин спокойно, будто прогуливался, прошел к забору, не обращая внимания на туман, подогнал машину к дому. Покидал туда скарб: припасы, свой и Димычев рюкзаки, что-то объемное, завернутое в ткань. Поднялся на крыльцо. Лука, шагнув к нему, вцепилась пальцами в перевязь. Он посмотрел на нее, бережно отцепил от себя, поцеловал и толкнул к Димычу.

– Я сейчас буду занят. Если со мной что-то случится, уезжайте. Адрес у тебя есть! А теперь идите в дом и заприте дверь!

Лука рванулась к нему… Показалось, больше никогда не увидит! Но Хотьков был начеку. Держа за локти, втащил через порог, ногой захлопнул дверь. Замок повернулся сам собой. Следом за ним загрохотали засовы – это закрывались и запирались ставни.

Девушка сердито отпихнула алхимика, перевела дыхание. Господи, как страшно!

– Лука, иди сюда! Мы с Вольдемаром в мышку играем! – позвала из второй комнаты, где стояла старая кушетка, Алуся.

Лука пошла на голос. Девочка привязала к какой-то веревочке фантик от конфеты и таскала по полу. Кот припадал на передние лапы, смешно шевелил попой, бил хвостом, потом неожиданно прыгал и… заваливался на бок, скрюченными лапами прижимая «мышку» к бежевому пузу.

– Садись и не психуй! – строго сказала Алуся, похлопав ладонью по кушетке, на которой сидела. – Все будет хорошо.

– А ты… – Лука села рядом, – давно про брата знаешь?

– Всегда знала. И про маму, и про папу… Папа знаешь какой у меня был!

– Знаю, видела на фотографии, – улыбнулась Лука, и вдруг ее осенило. – Подожди, сейчас принесу!

Она сбегала наверх, достала из трюмо трельяжа всю кипу фотографий, отнесла вниз и разложила на кровати.

Довольный кот утащил фантик на кухню – про игру Алуся забыла. Прозрачные пальцы раскладывали бумажные четырехугольники, гладили лица, давно ставшие воспоминаниями.

Лука напряженно прислушивалась, но на улице царила мертвая тишина – то ли ничего еще не происходило, то ли ставни были слишком толстыми.

– А знаешь, – Алуся подняла на нее огромные глаза, прижимая к себе ту фотографию, где уходили по полю, взявшись за руки, Марина Доманина и Максим Бабошкин, – я уже умирала один раз. И даже как бы совсем умерла, но мама не разрешила.

– Что? – Лука отвлеклась от ставен.

– Мне тогда пять лет было… Я в больнице лежала, и вдруг стало так холодно. И писк какой-то, как комариный… А потом стало тепло и легко. Я глаза открыла и увидела тропинку из таких золотинок, знаешь? Волшебную! И мне так захотелось по ней пойти! Так захотелось! Вот прямо тебе не передать как! И вдруг, смотрю, мама стоит на другой стороне. И головой качает, а лицо сердитое. «Не ходи, – говорит, – рано тебе еще! Живи ради меня, ради папы, ради брата!»

Лука слушала, затаив дыхание, и сама не замечала, что пальцы до боли сжаты в кулаки, а ногти впились в ладони.

– А потом она через тропинку перелетела и обняла меня, – задумчиво продолжала Алуся, поглаживая фотографию, будто живую, – и сказала, что отдает мне все свои силы, лишь бы я жила. И что бог не допустит моей смерти! Я проснулась – мне так плохо было… А через несколько дней Яр сказал мне, что они погибли. Оба. И мама, и папа… Сразу не смог…

Лука молча обняла ее и прижала к себе. Так вот почему девочка прожила так долго, несмотря на диагноз! Она сама отдала бы ей свою жизнь, да не знала, как это сделать! Все, все бы отдала, лишь бы неземные глаза и дальше сияли, а улыбка поселилась на этих почти белых, тонких, как у брата, губах!

По крыше что-то проскрежетало. В комнату одним прыжком заскочил Вольдемар, поднял голову, прижал уши. Завыл низко, да так, что у Луки волосы зашевелились на голове.

– Вот и гости пожаловали, – ругнувшись, сообщил домовой, появляясь на кушетке.