Стрекоза ее детства

Пока натуралисты не признали наличия сознания у птиц, можно считать, что птицы не знают о том, что они летают. Следуя той же логике, Герине Эскрибан не ведал о своих недостатках. С похвальным усердием он старался не видеть в себе изъянов, отважно игнорируя собственные пороки, а также все наименее благородные и наиболее удручающие черты своего характера. В этом был здравый смысл, ведь птица, осознав, что летит, рискует перестать махать крыльями. Недостатки лишь подчеркивали целостность его натуры, словно окрыляя его характер; они помогали мириться со слишком многочисленными его достоинствами. Главным образом он славился страстью к вину и сигаретам без фильтра. А еще, получив по воле родителей классическое образование, Герине Эскрибан отличался предельной снисходительностью, прощая тем, кто его любил, абсолютно все. И прежде всего он прощал им их любовь.

— Мы контрабандисты смысла.

Это был его излюбленный прием, чтобы прощупать собеседника: бросить загадочную фразу и понаблюдать за реакцией. Фио посмотрела на него с удивлением, наклонив голову вправо; казалось, она его не расслышала. Он не знал, какой из этого сделать вывод, впрочем, обычно так и бывало. Жаль! Он мог бы многое сказать на эту тему, а вернее пересказать: «Мы контрабандисты смысла» — так называлась одна из его статей.

— Хочешь кофе? — спросил он более простодушно.

— Нет, спасибо, я не пью кофе. А чая у вас не найдется?

— Нет, чай любила моя мать, — ответил он, как будто это что-то объясняло.

— Я очень сожалею, но я не расслышала, что вы сказали мне в самом начале. Я смотрела на ваши картины.

— Ерунда. И что же ты думаешь о моих работах?

Фио не спеша прошлась по квартире, задержалась около некоторых полотен, но лицо ее оставалось непроницаемым. Герине тем временем принес две чашки кофе и поставил их прямо на пол, на подвернувшуюся под руку газету. На стенах привлекали внимание странные предметы — за многие из них Герине получил премии; что-то вроде инсталляции поскрипывало, свешиваясь с потолка.

— Не знаю.

— Слушай, ты можешь быть со мной откровенна.

— Хорошо, но я действительно не знаю. Они странные.

— Ты права: они нелепы.

— Я этого не говорила…

— Нет-нет, уверяю тебя, я полностью с тобой согласен. И вообще, мы сейчас похожи на мясников, обсуждающих антрекоты. Ненавижу все эти обсуждения. Иногда мне кажется, что художники только и делают, что разглядывают собственный пупок. Твой кофе остынет.

Чтобы не смущать его, Фио не стала напоминать, что не просила кофе, а, скрывая отвращение, отпила маленький глоточек. Должно быть, молодой человек употреблял наркотики, других оправданий она не видела. Эскрибан никогда не давал своим собеседникам закончить фразу, уверяя, что схватывает мысль на лету. Его приятели давно смирились с тем, что Эскрибан все равно не даст им высказаться до конца и что их мысли суждено погибнуть, чтобы стать лишь вступлением к монологу самого Эскрибана. А так как он слыл большим интеллектуалом да к тому же столь очаровательно улыбался, то собеседники обычно с удивлением обнаруживали, что полностью с ним согласны и что он, пожалуй, намного лучше их самих сформулировал то, что они имели в виду. Был ли у него этот особый талант или же это была иллюзия, уже не имело особого значения, поскольку эта иллюзия всех устраивала.

— Что для тебя значит искусство?

— Не знаю.

— Вот именно! Мы не знаем. Тогда о чем мы без умолку болтаем? Однажды, когда я принимал душ, мне открылось, что такое искусство. Но подобные озарения, раскрывающие природу вещей, не случаются где-нибудь на фуршете или во время интервью с журналистом. С тех пор я постоянно ищу то, что мне открылось тогда.

— Вам стоит еще раз попробовать.

— Да-да, конечно. Но попробовать что?

— Принять душ.

Герине раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и тут же прикурил следующую. Забавная девушка эта Фио Регаль. И очень ловко она выкручивается: переворачивает с ног на голову любую серьезную мысль и избегает таким образом давать свою точку зрения и занимать какую-либо позицию. Наверняка читала Грасиана [12]. Но уж он-то не даст себя провести подобной стратегией отсутствия суждения. Наивность — это орудие самых ловких, а значит — самых опасных. Он решил перейти на более прозаические темы.

— А до этого ты где-то училась?

— Я учусь на юридическом факультете.

— Ты знаешь, чем бы хотела заниматься?

— Мне бы хотелось найти какую-нибудь подходящую работу.

— Подходящую для тебя?

— Нет, скорее для жизни.

— Для какой жизни?

— Не знаю.

— Ты могла бы стать или судьей, или адвокатом. Защищать или судить. Это и есть главный вопрос искусства, — сказал он и тут же добавил: — Но скоро ты бросишь свою учебу.

— Вы думаете?