Стрекоза ее детства

Зорино тело должны были репатриировать во Францию. Фио поручила адвокату-международнику заняться всеми административно-дипломатическими формальностями, необходимыми для возвращения останков Зоры на родину и ее захоронения. Фио вспомнилось, как однажды, на одной Токсичной Вечеринке, они с Зорой рассуждали о смерти. Обычно Зора предпочитала говорить о смерти других, но в тот раз течение беседы привело их к вопросу о том, что станет с их телами, когда в них умолкнут биологические часы. Они тогда единодушно отвергли все французские кладбища, мрачный вид которых мог вообще отбить всякое желание умирать. Даже славное кладбище Пер-Лашез не снискало их благосклонности — слишком уж оно большое, слишком известное и к тому же переполненное всякими дураками. Зора подписалась на международный журнал «Cemeteries» («Кладбища») и на разные газеты погребальных услуг, чтобы выбирать со знанием дела, как хорошо осведомленный потребитель. Чарующим шармом обладали некоторые старые английские кладбища, они-то и покорили сердца подруг. Но Зора так сильно ненавидела англичан со всей их Англией, что лежать с ними рядом даже на кладбище было для нее немыслимо, тем более что мертвая она будет беззащитна. В специальном летнем номере «Cemeteries» за прошлый год, посвященном самым живописным кладбищам, подруги отыскали очаровательное английское кладбище на юге Бретани в районе Геранда. Оно располагалось на высоком берегу океана, в живописном местечке с чудесным видом, особенно ночью, когда звезды отражались в бескрайней глади неподвижных вод. Местный кладбищенский садовник отличался то ли ленью, то ли исключительно утонченным вкусом, так или иначе, он устроил на кладбище восхитительный беспорядок. Газон не стригли уже давно, кусты не подрезали, равно как и деревья, ветви которых, усыпанные розово-красными цветами, свисали до земли. Во власти дивной и буйной растительной анархии могильные плиты и надгробия не портили пейзаж: они были разбросаны как попало по аллеям кладбища и покрыты мхом и лишайником, словно макияжем. Редкие величественные надгробия не имели ничего общего с пошлым уродством французских могил: они были высечены из камня, потемневшего и источенного непогодой и йодистым воздухом; над самыми красивыми возвышались древние статуи — на них нередко нежились белки и птицы, прятавшие здесь еду и потомство. Зора решила, что если однажды ей придется умереть, она согласится лишь при условии, что ее похоронят в этом раю.

Но десять дней спустя после Зориной смерти адвокат сообщил Фио, что самолет, перевозивший останки ее подруги, бесследно пропал где-то в районе Китайского моря.

Фио стала вспоминать часы, проведенные вместе, чуткую ненависть подруги и ее знаки внимания, ее экстравагантные шляпы и их домашние стрельбища. Все эти образы не вызывали в ней грусти, поскольку совершенно не казались ушедшими и затерянными в далеком прошлом: все, что касалось Зоры, продолжало существовать. Ее циничная улыбка, манера выдыхать дым сигареты, ее категоричные убеждения и черный юмор, ее спецоперации, совместные прогулки, беседы под хлопьями падающего снега, то, как она встряхивала своими черными волосами, их Токсичные Вечеринки и ночные просмотры любимого сериала, четыре Рождества… Все это оставалось для Фио вполне досягаемым, словно небо ее мира, и каждая деталь, касающаяся Зоры, обрела там свое место, как новая звезда, планета, облако или птица. Зора попала не на небеса из катехизиса, а на собственное небо Фио, где уже жила память о родителях и бабушке и где постепенно становилось все многолюднее.

Ее печалила не смерть подруги, а собственная участь, поскольку она потеряла единственного человека, на которого могла положиться. Цинизм и мизантропия Зоры предохраняли ее саму от этих разрушительных чувств. Она страшилась без всякой поддержки противостоять ударам социальных отношений, тем более что приходилось играть по новым правилам.

Теперь она осталась одна в доме на улице Бакст. На ступеньках лестницы по-прежнему валялись окурки, как свидетельства Зориного присутствия. По вечерам Фио заходила в одну из квартир подруги, садилась на пороге или устраивалась на диване, без всякой грусти, лишь с желанием насладиться еще раз обществом Зоры. Эти места, где в ее воспоминаниях жила Зора, были ей приятны. Она не стала ничего трогать в холодильниках, оставив продукты гнить, а плесень расползаться. Все, принадлежавшее Зоре, продолжало жить. От этого Фио еще сильнее ощущала ее присутствие. Она наполняла срезанными розами вазы без воды, счастливая тем, что может одарить подругу их ароматами — сама вдыхая запах этих роз, она словно общалась с Зорой. Это не имело ничего общего с наивным спиритизмом или болезненным восприятием, просто она с детства привыкла к покойникам, и для нее было совершенно естественным ощущать их присутствие и оказывать им должное уважение.