Стрекоза ее детства

— Ты не понимаешь: я чувствую свою вину. Это гениально! Обожаю! В наше время, когда уже дозволено все, у нас так мало возможностей ощутить себя аморальными. Знаешь… У меня есть один потрясающий проект. Мы все должны объединиться, но не в партию, а скорее в сообщество индивидуальностей. В этакую связную и бессвязную сеть, альтернативную и бесконечную. Существование в обществе — это ловушка. Я бы сказал так: жить, а не существовать. Понимаешь, что я имею в виду? Нужно жить, а не существовать. Знаешь, я с самого начала был уверен, что мы с тобой поймем друг друга.

Фио сочла его пессимизм явно преувеличенным. Попрощалась с ним и вернулась домой. Час спустя Герине продолжил дискуссию, позабыв на какой-то миг, что коллега-собеседница ушла. Он раздавил недокуренную сигарету об одно из своих полотен и пришел к выводу, что ему нечего бояться загадочной девочки: она явно не отнимет у него статус эксперта маргинальности, он останется единственным управляющим своего маленького бизнеса по торговле радикальностью взглядов. А значит, трахать ее нет никакой необходимости. Секс и любовь являлись самыми эффективными средствами борьбы с соперницами по ремеслу, позволяя их нейтрализовать. Он даже подозревал, что влюбился в свою бывшую невесту потому, что она была художницей, способной его превзойти; а с помощью любви можно восторжествовать и над любимой, и над ее искусством. Кстати, тогда это хорошо сработало: за все время их связи она не создала ничего стоящего.

Бог знает куда запропастилась Зора, и черт ее знает за чем. Фио купила у Миши блин с начинкой и, устроившись дома на диване, принялась разгадывать его содержимое — пока она точно определила лишь грибы. В этот момент она подумала о Герине Эскрибане. Он напомнил ей человека, рожденного быть воспоминанием.

* * *

Ей было тринадцать. Этот юноша явился к ней неведомо откуда, из каких-то далеких времен. В муниципальной библиотеке Нанта она рассматривала обложки книг в надежде, что одна из них подаст ей знак. Юноша был одет так, словно сделал это случайно: из-под старого свитера торчала рубашка, ботинки он не перешнуровывал, наверное, с прошлого лета, а коричневые вельветовые брюки были ему явно велики и все в пятнах. Это случилось в субботу утром — по субботам Фио забывала дорогу в колледж, добросовестно пропуская уроки музыки одного профессора, который считал, что занимаемая должность дает ему право унижать учеников, наименее убежденных в необходимости играть на флейте Джо Дассена. Юноша извинился и мягким, нерешительным голосом спросил ее, не знает ли она какого-нибудь укромного уголка в этой библиотеке, где могли бы спрятаться поэтические сборники С. К тому моменту Фио уже знала, спинным мозгом чувствовала, что С. будет ее любимым поэтом. Встреча с ровесником, который к тому же разделял эту ее страсть, выглядела столь невероятной, что ничем не удивила Фио. Ее всегда больше изумляли совершенно банальные вещи, не вызывавшие вопросов у окружающих; ее поражали запланированные встречи, заранее известные судьбы, готовые фразы, слетавшие с красивых пухлых губ. Фио повела юношу к картотеке, где в алфавитном порядке были расставлены множество писателей, чьи достоинства зачастую ограничивались лишь этим почетным местом. Их предположения подтвердились: в огромной муниципальной библиотеке имелись книги о духовых инструментах и космических кораблях, всеми позабытые романы, очерки абсолютно обо всем… этих книг было хоть пруд пруди. Но ни одной книги С. обнаружить не удалось. Фио со своим новым другом даже не расстроились, заранее предвидя всю бесплодность своих поисков. Но ведь они познакомились благодаря С., познакомились, и Фио больше не волновало, существуют ли на самом деле его поэмы и бродил ли он когда-нибудь по берегам Женевского озера. Они поговорили несколько минут — за это время Земля несколько раз успела обернуться вокруг Солнца. Юноша записался в библиотеку, Фио услышала его имя и как бумажный цветок вплела в свою память. Он спросил, часто ли она здесь бывает, она ответила «да», он спросил, придет ли она в следующую субботу, в это же время, она ответила «да».

В следующую субботу ненавистный профессор задержал ее настолько, что успел сломать ее судьбу. Долгие часы она ждала потом своего юношу, не подавая виду да и сама того не замечая. Лишь годы спустя она поняла, что торчала там вовсе не затем, чтобы прочесть толстенную книгу про морских черепах. Может, она была слишком гордой, чтобы кого-либо ждать, а может, слишком большой индивидуалисткой, чтобы ждать хоть что-то от кого бы то ни было, или же слишком прозорливой и знала, что так вообще не бывает: не бывает счастливых свиданий у тех, кто уже не дети, но еще не взрослые. Она часто убеждалась, что жизнь всегда умеет проявить себя на высоте несбывшейся мечты. Такие моменты созданы для того, чтобы быть растоптанными реальностью, а сами действующие лица впоследствии найдут в них оправдание своей низости.