Читаем Стрела и солнце полностью

— Ты молодчина, приятель. Кх, кх! Нелегко столько дней кормить, поить и оберегать от посторонних людей такую ораву. Удивляюсь, как они не прокисли в этом вонючем подвале, мои славные друзья. Негодяй Орест ни во что не хочет вмешиваться. Держится в стороне, мерзавец. Творите, мол, что хотите, только меня не вмешивайте в свои грязные дела… Кх, кх! Ну, и дьявол с ним. Не донес — и то хорошо. Он только для того и нужен был, чтоб мы смогли зацепиться за Херсонес. С этой целью и вытащил его Асандр, по моему совету, из болота, женил на дочке Ламаха. Кх. кх! Из тебя выйдет толк, Аспатана. Завтра ты сделаешься самым уважаемым гражданином Херсонеса, подстать Котталу. Хочешь — торгуй, хочешь — землю обрабатывай. Вчера был рабом — завтра у самого будут рабы. Я тебе достаточно подкинул монет, не так ли?

— Достаточно, Харн.

Харн!

Так вот он кто такой, этот бледный человек с ледяными глазами! Гикия сразу припомнила, где и когда она видела его глаза, слышала отвратительный голос… Харн — старший брат Коттала, изгнанный из Херсонеса за то, что пытался совершить переворот в пользу богатых! Гикия была тогда еще маленькой.

— Что, братья, скучно? — обратился Харн к товарищам. — Застоялись, как лошади на конюшне? Ну, ничего. Потерпите. Сегодня вы глотнете свежего воздуха и разомнете косточки.

— Нехорошо, — вдруг сказал Аспатана.

— Что — нехорошо? — с удивлением посмотрел на него Харн.

— Подло все это, — проворчал Аспатана сквозь зубы.

— Подло? Ха! — Харн откинулся назад, полуприлег на сене, небрежно закинул ногу за ногу. — А что не подло в этом мире? Подлость — основа основ. Свет держится на подлости. Она движет человечество вперед.

Ты не веришь мне, старому пирату? Но разве люди не режут друг друга из-за куска хлеба или рваного хитона? Разве люди не травят друг друга из зависти?

Вот, для примера, Асандр. Не совершил ли он подлости, убив своего благодетеля царя Фарнака, который верил ему, как себе? А Динамия, дочь Фарнака — не сделала ли она подлости, выйдя замуж за убийцу родителя? А дети боспорского царя Перисада? Они перерезали, как волки, брат брата, борясь за престол. Так было всегда. Так было всюду. Так будет вечно.

Убив Ламаха и захватив Херсонес для мерзавца Асандра, мы сотворим еще одну, очередную подлость, только и всего!

Гикия еле устояла на ногах.

Надо слушать!

И она слушала, ценой нечеловеческих усилий сдерживая вопль, рвавшийся из груди.

— Все равно преступление, — насупился скиф.

— Преступление? — Харн вскочил. — Закон! Преступление! Наказание!.. Ты дурак, Аспатана. Закон для меня — мои желания. Кто смеет судить меня, управлять моими поступками, навязывать свои взгляды и понятия? Я отвечаю только перед матерью, ибо она дала мне жизнь. А весь остальной сброд, так называемое общество, народ? Кто они мне? Что они для меня? Разве они родили и вскормили Харна, едят, пьют, думают, живут за него и для него? Пошли они прочь!

Я — сам себе бог, царь, архонт, заклюй меня ворона, и пусть никто не вмешивается в мои дела. Мой закон — пусть всяк живет как хочет и как может. Преступлений нет — есть угодные мне поступки. Ты чего раскис, приятель? Начинаешь вилять, когда дело дошло до веселой работы? Не дури.

— Смотри, Драконт, как бы он не выдал нас, — подал голос один из воинов — косоплечий, рябой боспорянин. — Лучше прирезать. И без него теперь обойдемся.

Драконт!

Гикия сокрушенно покачала головой. Значит, Харн и знаменитый пират — одно лицо? И здесь — вся его шайка? Боже, что творится на свете.

— Прирезать? — Харн, он же Драконт, пристально поглядел на Аспатану. — Бросьте, ребята. Он зашел слишком далеко, чтобы нас предать. Или как, а, приятель?

— Не морочьте мне голову! — свирепо оскалился Аспатана. — Кто я — мальчишка? Узел теперь не развяжешь. А если этот рябой красавчик имеет что-нибудь против меня, то я готов с ним потолковать.

И Аспатана встал — приземистый, сутулый, криво выставив страшные руки по бокам могучим, загребающим движением.

— Ну, ну! — крикнул Харн успокаивающе. — Я сам обрублю уши косоплечему дураку. А ты не сердись, приятель, — голос пирата прозвучал заискивающе. — Сядь, выпьем. Эй, вы! А ну, распечатайте кувшин. Праздник у нас сегодня или нет? Прежде чем мы надрызгаемся, выслушайте последние распоряжения.

Херсонеситы перепьются сегодня в честь Диониса, как свиньи, — мы и будем потрошить их, как свиней. Когда они утихомирятся и уснут, — Харн кивнул на потолок, — Аспатана известит нас, мы вылезем отсюда потихоньку и без шума прикончим всю братию.

Здесь собрались виднейшие люди Херсонеса, учтите. Убивайте любого, кто попадется под руку. Но Гикию не трогать — она, как-никак, жена боспорского царевича, черт бы его съел.

Истребим верхушку — народ покорится. Помните — в бухте Символов и Песочной — боевые корабли Асандра. Навалимся со всех сторон. Жечь! Рубить! А ты, Аспатана, когда мы начнем действовать, сразу же пошлешь Кастора и Полидевка к моему братцу Котталу, чтоб и он со своим отрядом приступил к делу. Готовы эти два лоботряса?

— Готовы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза