Стрела восстания

— Зачем совет мой не исполнили? Зачем всех убили? Как в острог попадем? Не попасть в острог! Не поджечь острога! Что наделали! Пересмотрите всех, — нет ли хоть раненых? Кровь их остановить, дать им окрепнуть маленько да с ними в острог пробраться.

Бросились ощупывать трупы: искать живых среди мертвых. И тут обнаружили:

— Лучки-толмача нет среди мертвых.

— Моей упряжки белых оленей нет!

— Вырвался толмач. Догонять надо!

Лучка схитрил: свалился с санок раньше, чем нож коснулся его горла. Помог ему и белый совик. Как только он убедился, что смерть миновала, он вскочил на нош, ухватил одну упряжку белых оленей и благополучно скрылся.

Пока ненцы распутывали упряжки, пока разыскивали следы, — Лучка был уже далеко.

Хулейко же тем временем и братья его кричали истошно:

— Погибла Нетола!

— Нетола наша погибла...

Нестерпимо было слушать эти выкрики: все понимали, какая участь ждет девушку. Тогда Сундей пошел на риск.

— Нападем, — сказал он, — на острог немедля! Догоним ли, не догоним ли толмача — все равно нападем! Согласны?

— Так, так!.. Согласны!

И сорок человек на сорока запряжках — в белых совиках, на белых оленях — понеслись к Пустозерску. [- 65 -]

IV. «УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ»

Снегопадные дни сменились днями погожими и морозными, с яркими зорями.

Леденящий северный ветер — хиус переходил в дикий посвист неуемной хад — пурги.

С протяжным стоном раскалывалась промерзающая земля, и утопала в голубеющем снегу мелкая яра — кустарник.

С островов Колгуева и Вайгача, с побережья льдистого моря прилетали несметные полчища куропаток.

Каждое утро и каждый вечер бродили куропатки около яры, склевывая почки. Пустозеры посадские расставляли силки и кулемы, а лисицы и песцы затемно обходили эти ловушки и лакомились трупами куропаток, еще не успевшими остыть. Четвероногие воры часто расплачивались собственной шкурой за куропаточий труп, охотник не щадил их, если по виду неба догадывался об устойчивости погоды.

Но вот пришла темная пора.

Свирепее тысячной стаи волков выла хад в эти дни, и песцы да лисицы получили передышку. Отдыхали и пустозеры-охотники.

Не знал, не находил себе покоя лишь один пустозерский воевода — Федор Афанасьев, сын боярский: от Ивашки Карнауха не было вестей, и не приезжали самоядцы с ясаком.

Воевода гонял Ваську в посад за вестями. Бегал сам в съезжую избу, кричал на подьячего:

— Быдло чертово! Живешь тут, почитай, с десяток годов, а того не можешь придумать, как об Ивашке вести заполучить. Был бы Лучка Макаров — уж он бы придумал. А ты на что гож? Чернильная душа, боле ничего! Что нос уткнул в бумагу? Уж не думаешь ли, что из Москвы весть пошлют нам с тобой про Ивашку?.. Брось свои бумаги да беги в посад!

Подьячий бежал в посад, а воевода — в свои покои.

В комнате, где принимал воевода гостей, висел образ богородицы «Утоли моя печали». Воевода бросался на колени перед образом, перечитывал все молитвы, какие знал, набивал синяки на лбу от усердных поклонов... [- 66 -]

Успокоение не приходило. И воевода начинал кощунственную отсебятину:

— Ты, пресвятая богородица, утоляешь людские печали. Ты же знаешь, пресвятая богородица, какую лютую муку терпит твой раб — многогреховный Федор Афанасьев, сын боярский. Сделай так, пресвятая богородица, чтобы сами богомерзкие самоядишки в руки к Ивашке Карнауху шли. Ты же видишь, пресвятая богородица, мое великое перед тобой усердство молитвенное, и я озолочу ризу твою, ежели услышишь молитвы мои.

В один из таких молитвенных припадков к воеводе влетел стрелец, дежуривший в съезжей.

— Добрые вести, боярин: Ивашка Карнаух отыскался: прислал гонца и аманатку-девку.

— Скорее веди их сюда!

Посланный от Ивашки повалился в ноги воеводе:

— Верный холоп твой Ивашка Карнаух приказал тебе, боярин, челом бить девкой-аманаткой. И еще приказал мне тот Ивашка Карнаух передать тебе, боярин, что эта девка-аманатка — первая из сотни аманаток, коих достать в скором времени поклялся Ивашка на кресте. А еще приказал Ивашка Карнаух передать тебе, боярин...

— Стой, стой! Подожди... Эдак пойдет и дальше — ты до скончания века не скажешь про то, что мне нужно... Ты мне вот что скажи: почему столь много времени не давал Ивашка вестей о себе?

Посланец боялся сказать всю правду: горячий и скорый на руку воевода набьет ему рожу за недобрую весть. Да и Ивашка Карнаух наказывал: «Про неудачу, про потерю второго отряда сказывай после того, как о поимке Хулейки расскажешь и о том, что пошел Ивашка по следу старшины карачейского роду — Сундея Тайбарея».

Дрожь охватила карнауховского посла от воеводского взгляда. Снова повалился он в ноги воеводе.

— Не прикажи казнить, боярин, за весть недобрую холопа твоего: другой отряд, что опричь Ивашкинова послан был тобой, перерезали самоядишки... — И посол втянул голову в плечи, ожидая крепкого пинка или еще чего-нибудь столь же внушительного. [- 67 -]