Стрела восстания

— Узнал меня?.. А я твою толстогубую харю на веки веков запомнил... Что глазищи-то на меня лупишь? Не ты, скажешь, похвалялся: «Туля Хенеря ножом взмахнет — голова поимщика напрочь!..» Эх ты... бахвалишко поганый! Ножом-то ты махнул, да только не по шее, а по сюме ¹ моей попало. Шею-то мою чуть-чуть царапнул твой нож, а ты из моих рук живым уж не вывернешься! В подземный каземат прикажу запереть тебя — там и подохнешь!

Там бы, в каземате, и зачахнуть Туле от духоты да от недоедания, если бы в Пустозерск не начали одна за [- 130 -] другой прилетать вести о бесстрашных проделках Ичберея и его людей.

Первой пришла весть из Усть-Цильмы о «бессовестном угонении» оленьих стад от некоторых многооленных оленеводов — русских, от тех самых, из сыновей которых Ивашка Карнаух набирал поимщиков избылых ненцев. А потом Федька Безносик вернулся из Болынеземельской тундры с новой и страшной для воеводы вестью:

— Кто-то из карачеев мутит не только избылых самоядцев из рода Пурыега, но и объясаченных. По тундре летает будто бы стрела восстания. Самоядцы дают клятву на стреле — позорить острог.

А в половине марта вернулся от самого Уральского хребта, где промышлял в ту зиму, Офонасий Головастый и при встрече с Лучкой в посаде сказал тому:

— Слышал я, Лука, будто самоядцы пограбили царский обоз с мягкой рухлядью.

— Где?!

— При переходе через Камень. Всех охраняющих обоз стрельцов будто бы перерезали.

— Как это могло такое случиться? Головастый развел руками:

— А вот уж чего не знаю, так не знаю.

В остроге — переполох. Оправившийся от раны воевода мечется то в своей спальне, то в съезжей избе и надумывает наконец посоветоваться с Лучкой.

— Всех перерезали самоядцы, а ты сумел уйти от их ножей. Не будь тебя — острог, пожалуй, позорили бы самоядцы еще тогда, в середине зимы. После того, сам знаешь, эти нехристи вовсе обнаглели: на царский обоз, что ходит каждогодно из Обдорска до Березова через наш Пустозерск в Москву, — на царский обоз с мягкой рухлядью напали... Ну, сам же ты растревожил меня этой вестью!.. Придумай такое, чтобы конец этой зимы, как и минувшие зимы, прожить нашему острогу в довольстве и покое, с богатым для царя-батюшки ясаком, да самим нам не в убыток. Придумаешь — озолотит царь нас обоих с тобой

«Не до жиру — быть бы живу», — думает умный толмач, но думает про себя. А воеводе говорит, отдавая поясной поклон: [- 131 -]

— Премного доволен, боярин, твоим доверием. Худым своим умишком так думаю... Верно: Головастый принес из тундры весть — хуже не придумаешь! Принимать эту весть на веру можно, по-моему, погодить. А и совсем не принять — вдруг да... Так бы вот я раскинул своим умишком. Упредить бы мезенского воеводу, что собранный в нашем остроге ясак — на пути в Мезень сегодня... А будет ли вместе с нашим обозом мягкая рухлядь из-за Камня, — за это мы не ручаемся, хотя и уповаем на бога, что если будет его милость, то вместе с нашим, как всегда, пойдет и зауральский ясак.

— Мудрено что-то ты толкуешь. Для чего мезенского воеводу упреждать, ежели свою долю ясака мы собрали? Придут наши люди в Мезень — на месте все и обскажут. А ежели правда все то, что Головастый вякал?..

— Так думаю, боярин, — где дым появился, там и огонь может выскочить. Подожди сколько ли дней вестей от верных наших людей: правда ли то, что Головастый вякал. Той порой соберем обозик ясачной рухлядишки, а до этого одного человека с упреждением к мезенскому воеводе пошлем.

— Есть у тебя на примете такой человек?

— Думаю, боярин, что можно того самого Тулю послать, который сейчас в каземате... Скажу ему, что переменю гнев на милость, ежели он согласен наше порученье выполнить.

— Не растяпает своим?

— А мы бумагу ему вручим. У бумаги языка нет... Для самоядишек, разумею, нет. И отправить этого Тулю в Мезень через тундры Тиманскую и Канинскую.

— Выйдет все, как говоришь, не забуду твоей услуги, — посулился воевода.

В тот же день Лучка Макаров пришел в каземат к Туле и сказал ему:

— Ну что?.. Жить-то небось хочешь, идолово племя?

Туля пал к ногам Лучки:

— Что хошь вели — сделаю. Брата родного не пощажу...

— Не такой уж я кровопийца, — говорит Лучка, — чтобы посылать тебя братьев твоих резать. Чистосер- [- 132 -] дечное покаяние в грехе своем передо мною да перед воеводой можешь выполнить и без того наперво, чтобы кого-нибудь резать. Поговорю с воеводой. Что он велит тебе сделать, то и делай. Наперед скажу: выполнишь волю воеводы — богатые подарки получишь. Захочешь — в услужении у воеводы совсем останешься.

Туля был очень доволен: воевода своими руками поднес ему чарку меду, да и другую; служка воеводы взял с воеводского стола нож и подал его Туле.

— Мой нож! — радостно зыкнул Туля по-ненецки.

— Твой, твой, — подтвердил Лучка Макаров. — Сейчас принесут тебе мороженой оленины — ешь сколько хочешь!

С куском оленины в левой, с ножом в правой руке уселся Туля на пол в съезжей избе и жадно набросился на еду, о вкусе которой еще час назад мог лишь вспоминать.