Стрела времени

Я ему и рассказал — я уж давно все сообразил. Рассказал, как наша летающая машина взбесилась и начала выкидывать коленца, пока мы не перестали понимать, где верх, а где низ, и как мы полетели обратно, на север, и сняли план наших собственных позиций.

— Это-то я понял сразу, как только приказал начать атаку, — сказал генерал.

Тогда я рассказал ему про часового, который продал мне краденую водку, и как я думал, что он опять ее у меня украл, а он этого вовсе и не делал. Генерал кивнул.

— Значит, вы заправили машину водкой вместо бензина?

— Так точно, сэр, — ответил я. Он снова кивнул.

— Ну ясно — конечно, машина взбесилась. Это был мой специальный сорт, тот самый, что так любил Линкольн. Проклятый часовой всю войну ее у меня воровал.

Он откинулся в кресле, дымя сигарой.

— Ну что ж, пожалуй, даже хорошо, что у вас ничего не получилось. Ли тоже так думал. Мы говорили об этом в Аппоматоксе перед его капитуляцией, когда ненадолго остались с ним наедине в домике фермера. Я никому никогда не говорил, о чем мы тогда разговаривали, и с тех пор все над этим голову ломают. Так вот, сынок, мы говорили о военно-воздушных силах, и Ли был против них, и я тоже. Войну нужно вести на земле, мой мальчик, а если когда-нибудь ее перенесут в воздух, то непременно начнут бросать бомбы, помяни мое слово, и ни к чему хорошему это не приведет. Поэтому мы с Ли решили помалкивать о воздушных машинах и сдержали слово — ни у меня, ни у него в мемуарах об этом ни звука нет. Правильно сказал Билли Шерман: “Война — это ад, и нечего думать над тем, как бы сделать ее еще хуже”. Так что ты тоже помалкивай про Колд-Харбор. Ни слова, пока тебе сто лет не стукнет.

— Так точно, — сказал я и помалкивал.

Но теперь мне, сынок, уже порядком за сто; если бы генерал хотел, чтобы я молчал и дальше, он бы мне так и сказал тогда. Так что нечего там махать руками, слышишь, мальчик? Подожди, пока кончит говорить самый что ни на есть первый пилот на свете!

Джек ФИННЕЙ ЛИЦО НА ФОТОГРАФИИ

На одном из верхних этажей нового Дворца правосудия я нашел номер комнаты, которую искал, и открыл дверь. Миловидная девушка взглянула на меня, оторвавшись от пишущей машинки, и спросила с улыбкой:

— Профессор Вейган?

Вопрос был задан только для проформы — она узнала меня с первого взгляда, — и я, улыбнувшись в ответ, кивнул головой, пожалев, что на мне сейчас профессорское одеяние, а не костюм, более подходящий для развлечений в Сан-Франциско. Девушка сказала:

— Инспектор Айрин говорит по телефону, подождите его, пожалуйста, — и я сел, улыбаясь снисходительно, как и подобает профессору.

Мне всегда мешает — несмотря на худощавое, задумчивое лицо научного работника — то, что я несколько моложав для моей должности профессора физики в крупном университете. К счастью, я уже с девятнадцати лет приобрел преждевременную седую прядку в шевелюре, а в университетском городке я обычно ношу эти ужасающие, оттопыренные мешками на коленях шерстяные брюки, которые, как принято считать, полагается носить профессорам (хотя большинство из них предпочитает этого не делать). Эта одежда, а также круглые, типично профессорские очки в металлической оправе, в которых я, в сущности, не нуждаюсь, и заботливый подбор чудовищных галстуков с дикими сочетаниями ярко-оранжевого, обезьянье-голубого и ядовито-зеленого цветов дополняли мой образ, мой “имидж”. Это популярное ныне словцо в данном случае означает, что если вы хотите стать настоящим профессором, вам надо полностью отказаться от внешнего сходства со студентами.

Я окинул взглядом небольшую приемную: желтые оштукатуренные стены, большой календарь, ящики с картотекой, письменный столик, пишущая машинка и девушка. Я следил за ней исподлобья — на манер, который я перенял у своих наиболее взрослых студенток, — изобразив отеческую улыбку на случай, если она поднимет головку и поймет мой взгляд. Впрочем, я хотел только одного: вынуть письмо инспектора и перечитать его еще раз, в надежде найти там незамеченный ранее ключ к ответу на вопрос, что ему от меня нужно! Но я испытываю трепет перед полицией, я чувствую себя виновным, даже когда спрашиваю у полисмена дорогу, и подумал, что если буду перечитывать письмо именно сейчас, то выдам свою нервозность, и мисс конфетка незаметно сигнализирует об этом инспектору.

В сущности, я знал наизусть то, что говорилось в письме. Это было адресованное в университетский городок официально-вежливое приглашение в три строчки — явиться сюда для встречи с инспектором Мартином О. Айрином, если не затруднит, когда Вам будет удобно, не будете ли Вы так любезны, пожалуйста, сэр. Я сидел, размышляя, что бы он предпринял, если б я в таком же учтивом стиле отказался; но тут зажужжал зуммер, девушка улыбнулась и сказала:

— Заходите, профессор.

Я поднялся, нервно глотая слюну, открыл дверь и вошел в кабинет инспектора.

Он встал из-за стола медленно и неохотно, словно колебался, не отправить ли меня в скором будущем за решетку. Протянув руку и глядя на меня подозрительно и без улыбки, он процедил: